Кровавая графиня

Наконец раздался колокольный звон. Торжественно и ликующе заблаговестили колокола в предвесеннем воздухе. С голов слетели шляпы, над замком распростерлась тишина. И хотя Павел Ледерер тоже благочестиво склонил голову для молитвы, глаза его неотрывно осматривали град, высившийся на макушке Драплака.

Колокола еще не отзвонили, когда лицо его вдруг осветилось радостью.

С Калиной все ладно! Калина в безопасности!

От крыши града к небосводу валил столб дыма.

Как раз в эту минуту из корчмы вышел изрядно повеселевший подмастерье. Напоившие его забулдыги вышли за ним на улицу — проследить, не завернет ли он в замок, не передаст там поручение Эржи Кардош. Но они напрасно опасались. Весело посвистывая, подмастерье, не оглядываясь, направился в Новое Место.

Тем временем Эржика, запертая в гостевой комнате, сидела в кресле в полной отрешенности.

Желание жить поддерживала в ней одна лишь мысль — использовать первую же возможность и убежать к Дрозду…

Поцелуй уродливых губ

Медленно тянулись часы приближения смерти.

— Это Божья кара постигла нас, Божья кара! — повторяла Анна в бесконечном ожидании смертного часа. В душе Илоны, Доры и Алжбеты Батори этот возглас вызвал суеверный страх.

Они уже готовились к смерти, и эти выкрики, казалось, вырывались из недр пробуждающейся совести.

Мысль о том, что их настигла месть провидения, потрясла их и многократно усилила мучения.

Обессиленные, с ввалившимися глазами, мертвенно-бледные, изнуренные голодом и жаждой, они лежали на ковре, а железная дева из угла застенка злорадно улыбалась им.

— Видеть ее не могу! — крикнула чахтицкая госпожа.

Сделав величайшее усилие, служанки двинулись исполнить ее приказание: с трудом доплелись до железной девы, оперлись о нее и повалили наземь.

Железная дева упала с жутким грохотом. В утробе загудело, смертоносное устройство ожило, плечи поднялись кверху, и из груди выскочили ножи. Женщины, обреченные на голодную смерть, завизжали, словно их коснулась ледяная длань скелета.

Догорел последний факел, и застенок погрузился в глубокую, непроницаемую темноту.

Это медленное умирание в кромешной тьме и гробовом молчании было чудовищно. То одна, то другая издавала вопль, словно ее душил вурдалак. Час проходил за часом Они не знали, ночь ли сейчас на дворе или день, все мучительнее сказывались голод и жажда. В темноте то и дело раздавались стоны и вскрики, ковры впитывали и гасили их. Обессиленные женщины лежали в ожидании последнего часа.

Вдруг в коридоре раздался гулкий звук. Как будто кто-то приближался.

Они чутко прислушивались. Искорка надежды вспыхнула в угасающем сознании. Но верить, что это действительно спасение, они уже не осмеливались. Неужто и этот стук близившихся шагов не что иное, как плод их фантазии? По-настоящему они обрадовались лишь тогда, когда ключ загремел в замке, дверь отворилась и застенок залило сияние весело пылающего факела.

Сознание, что действительно пришло спасение, что с самого порога смерти они возвращаются в жизнь, влило в них столько сил, что они вскочили и с восторженными криками бросились к своему спасителю — и сразу же убедились, что он из плоти и крови, а вовсе не плод больного воображения.

В двери стоял улыбающийся Фицко… Одна рука была на черной перевязи, в другой он держал факел. Глаза и рыжие лохмы светились, точно язычки пламени.

В эту минуту горбун испытывал невыразимое блаженство. Он понимал, что вырвал госпожу и ее служанок из когтей верной смерти. Осознавали это и восставшие из мертвых женщины, и их сердца, закосневшие в злодеяниях, были полны благодарности.

Анна, Илона и Дора зацеловали его, так что ему пришлось отстранить подальше от себя факел, чтобы их не подпалить.

Госпожа молча наблюдала за этим взрывом благодарности, а на Фицко смотрела так, что сердце у него затрепетало, грудь радостно расправилась. Под этим взглядом ему казалось, что он рождается для новой жизни: кривые ноги вытянулись, более короткая нога как будто подросла, горб на спине исчез и карликовая фигура обрела вид стройный, статный, мужественный. Так госпожа еще никогда не смотрела на него. В ее глазах, несомненно, светилась благодарность.

Внезапно он передернулся. Невыносимая боль пронизала руку. Он зашатался и, сжав зубы, оперся о дверной косяк.

Превозмогая боль и слабость, он виновато проговорил:

— Прощения прощу, ваша милость, что не в состоянии броситься на колени и вымолить у вас снисхождение за то, что проиграл сражение с разбойниками и не явился раньше освободить вас из заключения. Я ранен, и силы у меня на исходе…

Каким же образом оказался в подземелье горбун? Отлежавшись в лесной сторожке, он оправился и наконец почувствовал, что может встать с постели, сойти по косогору, сесть на камень у дороги в надежде, что мимо проедет какая-нибудь телега. Ему повезло. Вскоре показался возница, возвращавшийся из Нового Места, он с готовностью повез Фицко и капитана в Чахтицы.