Кровавая карусель

Это был его Лондон, который он любил и ненавидел, — шумный, грязный город, с прокопченными стенами домов, узкими, как две капли воды похожими одна на другую, улочками, где скрипучие вывески на одной стороне почти касались вывесок на противоположной, с толкотней, выкриками торговцев и мастеровых, с модными лавками и непременными портшезами, в которых чинно восседали «хозяева» жизни. Лондон с его веселыми ярмарками и рыночной суетой, с деловыми конторами и их чванливыми и надменными служащими. Город, где кареты, телеги, экипажи грохотали по булыжной мостовой, разбрызгивая по сторонам грязь, и где всегда под угрозой находился пешеход: горничная могла вылить ему на голову ночной горшок, хозяйка выбрасывала под ноги очистки и мусор, парикмахер стряхивал парик из окна и мог покрыть его пудрой, а трубочист — запачкать сажей. Воры-карманники кружили вокруг, выжидая момент, и молодые проститутки досаждали своими настойчивыми предложениями. А поверх крыш темно-красных однообразных домов высились шпили и купола новых церквей и фасады роскошных зданий, возведенных по проектам великого зодчего Кристофера Рена. Сады и фонтаны, элегантные портики и колоннады в новом стиле экстравагантного барокко, который господствовал после пожара 1666 года, не могли не восхищать тех, у кого были вкус и чувство красоты. Этот Лондон, отвратительный и прекрасный, стоял у его колыбели, и он, как и все, был его сыном и, как и все, мог повторить слова: «Чрево твое дало мне жизнь, твои сосцы питали меня». Эта любовь к родному городу проявится и в его книгах, где герои — взрослые и юные лондонцы — живут и действуют на его улицах и площадях. И можно сказать, что если впервые Лондон родился для искусства на гравюрах Уильяма Хогарта, то в литературе этот город еще раньше, с такой же силой изображения, был запечатлен Даниелем Дефо — «первым, как его справедливо называют, великим писателем-урбанистом».

Сегодняшнее вынужденное путешествие по улицам заставило Дефо вновь увидеть лицо и изнанку этого современного Вавилона, его величие и ничтожество.

…На Оксфорд-роуд по просьбе Джека процессия остановилась у гимнастического зала Джеймса Фиг- га. Знаменитый палочный боец и друг Джека вышел с подносом в руках, на котором стояли кружки с подогретым вином. Джек взял одну обеими руками, чтобы согреть немного пальцы, и медленно выпил. Выпили и те, кто стоял рядом, — сам хозяин-спортсмен, его ученики, констебли. Кружки наполнялись снова и снова, пока озябшие зрители не потребовали трогаться с места. Палач хлестнул лошадь, и телега потащилась по дороге в Тайберн. Справа остались деревни Мэрилбоун-филдс, Хемпстед, Хайгейт. Показалась стена Гайд-парка, примыкавшая к Тайберну.

И тут Джек увидел виселицу, огромную, способную удержать сразу 21 человека. Показалось, что мужество покинуло его. Но он быстро взял себя в руки. Телега подъехала к виселице, и помощник шерифа снял с нее плетеную клетку с голубем. Крылатый посланец взвился в небо, чтобы принести в тюрьму успокоительное известие о том, что узник благополучно доставлен в Тайберн.

Констебли и солдаты, потеснив толпу, образовали круг, дабы не мешать палачу выполнять свои обязанности.

С трудом Дефо удавалось держаться в первых рядах, ближе к телеге. Наконец он пробился за линию констеблей и солдат. Здесь можно было сравнительно спокойно выжидать подходящего момента.

Тем временем вокруг продолжалось грубое и беспорядочное веселье — ведь день казни для работающих был свободным днем, и, естественно, они хотели использовать его наилучшим образом. Картина Хо- гарта «Ярмарка в Тайберне» дает весьма яркое представление об этом.

Наконец Дефо решает, что подходящий момент настал. На глазах у всех писатель приближается к телеге, и Джек вручает ему рукопись памфлета, написанного за него Дефо. Громким голосом, обращаясь к толпе, Джек заявляет, что это его исповедь и он хочет, чтобы мистер Дефо напечатал ее в «Ориджинл уикли джорнэл». Лучшей рекламы нельзя было и желать. Физиономия мистера Вэгстаффа выражает растерянность и досаду: этот Дефо, как всегда, оказался проворнее всех.

Приближается кульминационный момент спектакля. Мистер Вэгстафф, закончив молитву, в последний раз благословляет Джека и вылезает из телеги. Палач надевает петлю на шею жертве, затем повязывает белый платок на его лоб так, чтобы один угол оставался свободным. Когда Джек будет готов «отправиться на тот свет», он должен поднять угол платка с глаз. Таков еще один атрибут этого спектакля. Жест этот был настолько широко известен, что ему подражали в жизни: находились оригиналы, которые носовым платком давали знать зубному врачу, когда можно рвать зуб, как приговоренный к смерти давал знать палачу о своей готовности.

Палач, пересевший тем временем на лошадь, ожидает сигнала Джека. Шум и крики смолкают, зловещая тишина нависает над Тайберном. Джек подносит к лицу руки в наручниках и как бы нехотя приподнимает угол белого платка. Телега медленно отъезжает…