Кровавая карусель

Драма кончилась, можно было возвращаться в город. Только теперь Дефо почувствовал, как он чертовски устал, — от долгого пути, но и от нервного напряжения тоже. Впрочем, он знал, что не для всех еще все кончилось. И не все так скоро разойдутся по домам. Многие продрогшие зрители направятся в кабаки, где разговоры о Джеке Шепперде не умолкнут до утра. Знал он и о том, что по обычаю в пивной на Флит-стрит палач закатит пир и любители сувениров смогут купить у него куски веревки по 6 пенсов за дюйм…

А завтра на улицах, продуваемых холодным ноябрьским ветром, нарасхват будут раскупать «Орид- жинл уикли джорнэл» — по шиллингу за экземпляр — с исповедью только что повешенного, уверенные, что мистер Дефо выполнил лишь скромную роль, передав ее в типографию.

Ночной грабитель, или двойная жизнь мистера Броди

Человек с росчерком зла на лице

Весь вечер он провел за книгой и лег поздно. Фэнни беспокоилась:

— У тебя жар, лихорадка, а ты изводишь себя чтением.

Она была права, его легкие ни к черту не годятся. Как чуткий барометр, они моментально реагируют на самые незначительные изменения погоды, на малейшие перегрузки. Теперь, чтобы уснуть, не поможет и прописанный ему бром…

Под утро Стивенсон начал во сне громко стонать. Жена пыталась разбудить его, освободить от «криков ужаса», как она это называла. Льюис проснулся и укорил ее:

— Зачем ты это сделала? Мне снилась такая чудесная дьявольская сказка…

Фэнни знала, что муж часто видит «живые и страшные сны», от которых с воплем просыпается в диком, неистовом ужасе. Эти кошмары преследовали его с детства. То ему снился сосед-горбун, пугавший его при встречах до полусмерти; то нечеловеческого обличья бородатое привидение с ужимками и ухватками ведьмы, вдруг оборачивающееся старухой прачкой; то заезжий француз, внешне образец добропорядочности, а на самом деле жестокий убийца, расправлявшийся со своими жертвами с помощью гренков с сыром, начиненным опиумом; то знаменитый лорд по прозвищу Судья-Вешатель с огромными волосатыми руками…

Иногда, уже взрослому, во сне ему являлись «человечки» и разыгрывали целые истории. Некоторые, проснувшись, он записывал, превращал в рассказы. Английский писатель Р. Олдингтон, автор книги о Стивенсоне, изданной на русском языке, восклицал: «Кто еще, какой писатель брал образы и сюжеты из призрачной бездны снов?!» И действительно, нельзя не удивляться столь поразительной особенности Стивенсона записывать свои «вещие сны». Однако его слова требуют одной поправки. Не только Стивенсон обладал этой особенностью. Достаточно привести лишь несколько примеров. Пробудившись, Данте воспел в сонетах свою встречу с Беатриче, которая приснилась ему; во время сна Лафонтен сочинил басню, а Кольридж — целую поэму, которую так и назвал: «Кубла Хан, или Видение во сне». Известно, что и многие образы А. Пушкина рождались во время сна: вскакивая с постели, он торопливо записывал их впотьмах. Случалось во сне сочинять стихи А. Грибоедову и А. Фету. Сон подсказал Ф. Достоевскому мысль написать роман «Подросток», а Л. Толстому — сюжет «Отца Сергия».

Какая же дьявольская сказка приснилась той ночью Стивенсону?

— Уродливого, субтильного человечка с росчерком зла на лице, — продолжал рассказывать он жене, — преследовали за совершенное преступление. Чтобы спастись, он принял какой-то порошок и должен был подвергнуться превращению на глазах своих гонителей. Как раз в момент «первого превращения» ты и разбудила меня…

Медленно наступало зимнее утро. С термометром во рту и карандашом в руках Стивенсон набрасывал первый черновой вариант «приснившейся» ему истории.

— Пишу бульварный роман, — радостно сообщил он доктору, когда тот навестил его.

Еще два дня назад, прикованный к постели, он находился в полном отчаянии: издатели настойчиво требовали новый приключенческий роман. Сон выручил его, дал толчок творческой мысли, направил ее. Конечно, сюжет будущей повести родился не в одну ночь. Более двадцати лет он вынашивал идею «о человеке, который был двумя людьми», думал над тем, как наиболее точно показать в художественном произведении раздвоение личности. «Очень долго я искал, — писал Стивенсон, — как выразить это странное чувство раздвоенности, которое появляется у любого думающего человека».

После того как его издатель Лонгманс предложил ему написать какую-нибудь страшную историю, чтобы разделаться с долгами, Стивенсон два дня настраивался на сюжет подобного рода. «И на вторую ночь, — вспоминал он, — мне приснился сон…»

Никогда раньше он так не работал. Буквально с каждым часом на тумбочке рядом с кроватью росла стопа рукописных листов. История о человеке, у которого появился злобный и себялюбивый двойник, выливалась на бумагу феерическим каскадом слов.

Чем объяснить, что, несмотря на болезнь, так спорилась работа над повестью?