Однако призывы Ипсиланти возымели свое действие. Заволновались греческие общины Одессы и Кишинева, даже в Москве патриоты вносили деньги на правое дело. А вскоре группами и в одиночку потекли в войско Ипсиланти волонтеры, готовые сразиться с ненавистными поработителями. Из одной Одессы отправилось тысяча пятьсот греков. Кто на подводах, а иные пешком, одетые в красно-синие безрукавки, в шароварах и цветных кушаках, волонтеры двигались по дорогам Бессарабии, оглашая степь словами гимна, написанного Констандиносом Ригасом — поэтом и революционером, казненным турками лет за двадцать до этого. Судьба этого греческого патриота была хорошо известна А. С. Пушкину, как и его пламенные стихи:
пели добровольцы, направляясь в лагерь восставших. Многие из них, писал А. С. Пушкин, отбывавший южную ссылку в Кишиневе и ставший невольным свидетелем событий, «распродали за ничто» свое имущество, накупили сабель, ружей, пистолетов и присоединились к войску Ипсиланти. Восторг умов дошел до высочайшей степени. И вот под знаменем Ипсиланти семь тысяч человек!
То же, что и в Одессе, происходило и в Кишиневе. С той, пожалуй, лишь разницей, что этот город стал, как мы бы теперь сказали, прифронтовым. Тут находились тайные склады оружия и боеприпасов, здесь окончательно формировались и обучались отряды добровольцев, отсюда переправлялись они через границу.
Сюда же вскоре потекли и первые беженцы с той стороны Прута, встревоженные восстанием. И вскоре создалось положение, когда карантин в Скулянах не поспевал пропускать поток беженцев, число которых все возрастало и достигло нескольких тысяч.
В эти первые недели выступления Ипсиланти, казалось, ни у кого не было сомнения в успехе дела греков. Командир дивизии, стоявшей в Кишиневе, впоследствии декабрист, М. Ф. Орлов так отзывался о своем друге Ипсиланти: «Тот, кто кладет голову за отечество, всегда достоин почтения, каков бы ни был успех его предприятия». Почти в тех же словах писал о нем и Пушкин: «Первый шаг Александра Ипсиланти прекрасен и блистателен. Он счастливо начал!»
В те дни Греция была символом борьбы за свободу. Горячее сочувствие Пушкина справедливому делу греков выразилось в стихотворениях «Гречанка верная! не плачь…», «К Овидию», «В. Л. Давыдову», в заметке об Ипсиланти и одном из его сподвижников Пендалеке, в дневниках, в письмах.
Приблизительно к этому же времени относятся и замыслы поэта написать поэму о гетеристах, в том числе об отважном Иордаки Олимпиоти. Но почему, однако, о нем, а не о самом Ипсиланти, поначалу так восхищавшем поэта? В том-то и дело, что со временем Пушкин изменил свое отношение к руководителю восставших. Отдавая должное личной его храбрости, он — как, впрочем, и многие другие — начал понимать, что тот не имел свойств, нужных для роли, за которую взялся так горячо и так неосторожно.
Тогда-то поэт и обратил свое внимание на истинных героев восстания, тех самых, кого к тому времени Ипсиланти бросил на произвол судьбы и, бежав с поля боя, проклинал, называя ослушниками и трусами. «Эти трусы и негодяи, — заметит позже Пушкин, — большею частью погибли в стенах монастыря Секу или на берегах Прута, отчаянно защищаясь противу неприятеля вдесятеро сильнейшего».
Среди тех, кто бился до конца, был как раз и Иордаки Олимпиоти.
После того, как в жестоком сражении при Драгошанах полег цвет войска Ипсиланти (в том числе, полностью погибла «Священная дружина» — личная гвардия князя из молодых греков, а сам он бежал в Австрию), остатки его армии продолжали отчаянно сопротивляться. Часть из них засела в монастыре Секу во главе с Иордаки. Огромные силы турок окружили монастырь. Участь его защитников была решена. И когда под мощными ударами рухнули стены и турки хлынули в монастырь, Иордаки с последними, оставшимися в живых, его защитниками укрылся на колокольне. Чтобы не попасть в руки турок, он поджег бочку с порохом и взорвал себя вместе с ворвавшимися врагами.
Так погиб один из героев Гетерии. Другие сложили головы на берегу Прута, под Скулянами, — в последней битве повстанцев.