Кровавая месса

Ружвиль вдруг почувствовал, что не может говорить, и лишь рассеянно коснулся пальцами красного колпака. У шевалье сердце разрывалось на части. Он увидел совсем другую Марию-Антуанетту! Перед ним стояла тридцатисемилетняя женщина, состарившаяся раньше времени. Ее восковое лицо хранило отпечаток болезни, страданий, ежедневных оскорблений и печали от разлуки с детьми. Из-под батистового чепца с черными лентами на плечо спускалась вьющаяся прядь, но она была совершенно седой. Голубые глаза погасли и словно вылиняли от пролитых слез. И все же, будучи узницей, поверженная в прах, эта женщина сохраняла неподражаемое величие. Именно ее шевалье обожал и почитал с того самого дня, когда впервые после возвращения из Америки он склонился перед ней в глубоком поклоне. И сейчас для Ружвиля было тяжелее всего то, что он не может броситься перед ней на колени.

Мария-Антуанетта посмотрела на новое лицо, и ее взгляд немного оживился, скулы порозовели. На губах ее даже мелькнула слабая улыбка, и Ружвиль понял, что королева узнала того, кто спас ее 20 июня от разъяренной толпы.

Мишони тем временем неутомимо рассказывал жандарму по имени Жильбер о тяготах своей службы. Ружвиль воспользовался этим и, подойдя к королеве, протянул ей одну из гвоздик. Мария-Антуанетта подняла на него удивленный взгляд, она явно ничего не понимала. Тогда шевалье наклонился к ней и быстро прошептал:

– В этой гвоздике записка. Я вернусь в пятницу, – а потом добавил еще тише: – После нашего ухода потребуйте чего-нибудь.

После этого он вышел из камеры вместе с Мишони, который наконец закончил свою пламенную речь-жалобу. Главный инспектор тюрем захотел во что бы то ни стало показать своему помощнику Женский двор. Там их и нагнал Жильбер. Он сообщил, что вдова Капет хочет пожаловаться на качество пищи.

– То-то я удивился, что у нее сегодня не нашлось никаких жалоб, – проворчал Мишони. – Теперь придется выслушивать ее нытье...

Он выглядел таким недовольным, что гражданин Гус вызвался заменить его. Разумеется, Мишони согласился.

– Ладно, иди, только не позволяй ей тебя дурачить. Она хитрая бестия!

– Я вернусь через пять минут.

Когда Ружвиль вошел в камеру, королева была одна, но их разговор и в самом деле продлился недолго.

– Ваша отвага меня пугает, – сказала Мария-Антуанетта, которая успела под прикрытием ширмы достать записку и прочитать ее. – Вы пишете, что придете еще раз в пятницу и принесете золото для подкупа стражников. Но есть ли в этом смысл?

– Безусловно, ваше величество! – воскликнул шевалье. – У меня есть деньги, есть сообщники, среди которых Мишони и Бац, и мы нашли верный способ вытащить вас отсюда.

– Моя жизнь мне не дорога, только участь моих детей имеет для меня значение.

– Мы освободим и их. Не отчаивайтесь, не теряйте надежды, ваше величество. Мы вас спасем...

Ружвилю не удалось больше ничего сказать. В камеру с ведром воды вошла гражданка Арель, которая вместе с Розали прислуживала королеве. Эта женщина явно не сочувствовала Марии-Антуанетте. Ружвиль это понял и вышел из камеры, не прощаясь, ворча при этом вполне в духе Мишони.

Покинув Консьержери, шевалье отправился в дом Русселя, где он жил вместе с Бацем и который служил своего рода штаб-квартирой. Он рассказал о своем визите, а потом крепко уснул, убаюканный надеждой. Но на следующий день, когда трое мужчин сидели за столом, прибежал Мишони. Главный инспектор тюрем выглядел очень встревоженным.

– Я только что оттуда, – выдохнул он, падая на стул. – Мы пропали...

– Что-то случилось? – нахмурившись, спросил де Бац, в его голосе слышалось раздражение.

– Да, и это происшествие может иметь весьма серьезные последствия. Сегодня утром жена надзирателя Ришара, которая носит еду королеве, в шутку решила проверить карманы жандарма Жильбера. Она не сомневалась, что найдет там любовные послания от его подружки. Не знаю, были ли они там, но эта женщина нашла в кармане Жильбера некий клочок бумаги, который она принесла мне, заявив, что он ей кажется подозрительным.

Мишони достал из кармана обрывок серой тонкой бумаги, который Ружвиль немедленно узнал.

– Странно, это та самая записка, которую я засунул в гвоздику...

Однако, развернув листок, шевалье заметил, что он во многих местах проколот булавкой.

– Смотри! – обратился он к де Бацу. – Кажется, это ответ...

Они стали рассматривать бумагу на свет и прочитали: «С меня не спускают глаз, я ни с кем не разговариваю. Полностью полагаюсь на вас, готова следовать за вами».

– Она согласна! – воскликнул Ружвиль и рухнул на колени, охваченный волнением. – Она согласна! Господи, я так боялся, что королева откажется, чтобы не расставаться с детьми и не оставлять их на милость разгневанных палачей!

– Я тоже рад, что она согласна, – заметил Мишони, – но это счастье, что жена Ришара ни в чем меня не подозревает. Если бы она принесла эту записку не мне, а Фукье-Тенвилю, мы бы пропали – и королева вместе с нами.