Кровавая месса

Лаура приняла приглашение, чтобы доставить удовольствие подруге. После того как были арестованы их друзья-жирондисты, Тальма изо всех сил старался продемонстрировать свою лояльность новому режиму. Поговаривали — правда, шепотом, — что он ради собственного благополучия донес на соперников-актеров из пригорода Сен-Жермен. Но люди ошибались. Актеров действительно арестовали в ночь с 3 на 4 сентября и препроводили в тюрьму, предъявив обвинения в неблагонадежности, переписке с заграницей и преданности старому традиционному театру, но Тальма тут был совершенно ни при чем. Член Комитета общественного спасения Барер давно добивался закрытия «Театра Нации», бывшей «Комеди Франсез», который еще называли «домом Мольера», и актеров арестовали по его доносу.

Опасаясь за собственную жизнь и судьбу близких, Тальма не спешил опровергать слухи. Но пытаясь сохранить свое доброе имя и хоть как-то обеспечить себе будущее, он иногда появлялся на публике с людьми, не имевшими ничего общего с буйными санкюлотами, каждый вечер заполнявшими ряды его театра. Американская колония, находившаяся под покровительством Конвента, стала для него якорем спасения. Тальма упросил жену привести на спектакль хотя бы один раз полковника Свана, преданного поклонника Лауры, и его друзей Рут и Джоэля Барлоу. В определенной степени их можно было назвать «светскими людьми».

Лаура уже много лет не бывала в театре. В день ее свадьбы с маркизом де Понталеком, состоявшейся в Версале, ей оказали большую честь и вместе с супругом пригласили в театр королевы в Трианоне. Играли «Женитьбу Фигаро» специально для королевской семьи и придворных. Лаура сохранила воспоминание об утонченной симфонии синего и. золотого, на фоне которой пышными букетами выглядели роскошные платья дам, украшенных изумительными драгоценностями, и великолепные костюмы мужчин. Все тогда дышало роскошью, юностью, блеском.

Зал «Театра Республики», по-прежнему прекрасный, выглядел теперь совсем иначе. Везде было не убрано, публика щеголяла красными колпаками и передниками, а не шляпами с пышными перьями и парчовыми платьями. Дирекции даже пришлось вывесить объявление, появление которого два-три года назад было бы немыслимым: «Граждане, просим вас снимать колпаки и не оставлять объедки в ложах». После каждого представления уборщикам приходилось несколько часов орудовать метлой и тряпками.

Тальма искренне сомневался, что спектакль понравится людям, которых пригласила его жена, и надеялся только на их снисходительность. В этот вечер играли новую пьесу «Короли на Страшном суде», вышедшую из-под угодливого пера некоего Сильвэна Марешаля. Автор сам признавался, что пьеса его — сущий кошмар, но в театр теперь ходила самая грубая публика, подонки общества, и именно они «заказывали музыку» и платили за билеты. Разумеется, по сниженному тарифу! Эти люди требовали пьес, которые нравились им, с участием полюбившихся народу актеров. Тальма входил в это число, а Давид создавал костюмы, даря зрителям именно то зрелище, которого они требовали.

Давид тоже присутствовал на спектакле. Он сидел в ложе с двумя красивыми девушками, демонстрировал публике умопомрачительный желтый редингот и вел себя как восточный паша в гареме. Лауре этот человек никогда не нравился, и она досадливо поморщилась, обнаружив, что их отделяет от художника всего одна ложа. Она боялась, что он опять станет приставать к ней с просьбами позировать ему и ей снова придется отказываться со всей возможной любезностью. Давид был великим художником, но при этом отъявленным мерзавцем и негодяем.

Тальма беспокоился не зря. Спектакль «Короли на Страшном суде» был настолько тривиальным и убогим, что даже не заслуживал звания театрального зрелища. Декорации представляли собой остров, населенный дикарями, куда отважные французские санкюлоты привозили всех королей Европы, закованных в цепи. Первым на остров попадал папа римский, за ним следовали король Испании с огромным картонным носом, толстый король Англии, король Пруссии, король Неаполитанский, король Польши и, наконец, Екатерина Великая, императрица всея Руси. Повинуясь какой-то странной идее, санкюлоты хотели повесить их всех именно на этом острове. Ожидая смерти, короли голодали и умоляли накормить их. Тогда главарь бросал им кусок хлеба, на который монархи набрасывались, как стая голодных собак.

Спектакль, довольно короткий, заканчивался всеобщей потасовкой, в которой король Испании терял свой нос, папа римский швырял тиару в голову Екатерине Великой, а та, в свою очередь, лупила его скипетром. Всеобщему безумству положила конец сама природа — началось извержение вулкана, и лава поглотила все персонажи под яростные аплодисменты толпы. Зрители требовали исполнения на бис некоторых отрывков.

В ложе Жюли Тальма все оцепенели.

— Надо аплодировать! — прошептала она. — Давид на нас смотрит…

— Я должна аплодировать этому позору? — воскликнула Лаура, покрасневшая от гнева и стыда.

— Но это необходимо! Смотрите: на сцену вышел сам автор…

Джоэль Барлоу пожал плечами.