Кровавая месть

Здесь были все мужчины из Свартскугена. Их осталось теперь не так много, но те, кто еще был жив, горели желанием вступить в бой. Наконец-то воллерский помещик получит то, что он давно заслужил! Были еще арендаторы из Гростенсхольма, а также парни из Эйкебю и просто посторонние. Кому не хочется слегка пощекотать себе нервы, да и фрекен Виллему любили в этих краях. Доминика знали не так хорошо, потому что он жил в Швеции.

Прошло уже три дня с тех пор, как Доминик отправился на поиски Виллему, и каждому было ясно, что с ним произошло несчастье. Те у кого не было лошади, садились сзади товарища. Брали только мужчин, 10—12-летних мальчишек отсылали домой.

Это был настоящий боевой отряд, ехавший через лес к округу Муберг.

Было решено сразу же пуститься на поиски места заточения Виллему, не заезжая в поместье Воллера или судьи. Они не должны были знать об этом, в противном случае они могли бы дать распоряжение расправиться с Виллему.

Среди Людей Льда не было какого-то одного предводителя. Калеб, Бранд, Андреас и Никлас вместе выполняли эту задачу. Маттиас вообще не относился к типу лидеров. Его жена Хильда, в отличие от него, была более предприимчивой — это она управляла Гростенсхольмом. Но военные походы были не ее делом.

Среди них был и старый Бранд — никто не смог отговорить его ехать. Увидев своего друга юности, собирающегося в поход, Йеспер тоже захотел присоединиться к нему, но все наотрез отказались брать с собой неуклюжего и болтливого старика. Так что ему пришлось с грустью посмотреть им вслед: он стоял и смотрел, пока они не исчезли за деревьями. И только тогда, тяжело вздохнув, он отправился на Липовую аллею, где уже был накрыт обильный стол к завтраку.

В амбаре стояла тишина. Темнота сгущалась над заброшенной усадьбой и над лесом. Глаза Виллему привыкли к темноте, так что она могла еще видеть Доминика, сидящего возле перегородки. Он сидел, упершись лбом в колени.

Время от времени Виллему сухо и надрывно кашляла — и этот кашель наполнял его страхом. Вдруг он поднял голову.

— Тихо!

Что-то шуршало в углу.

— Это еж, — сказала она. — Он иногда приходит сюда, чтобы чего-нибудь поесть.

— Жаль, что у нас ничего нет.

— Ты любишь животных?

— Очень. Мой отец учил меня этому, но я и сам знал, что человек рожден для того, чтобы любить животных, иначе он не человек. Когда я был ребенком, у меня жила собака.

— Тролль? Я помню его! Теперь он уже умер, да?

— Да. Когда он отправился к своим предкам, я не мог целую неделю ни с кем разговаривать — так сильно я переживал. Мои родители тоже.

— Твой отец нашел его в Ливландии?

— Да, — Доминик улыбнулся. — Мой отец — замечательный человек! Такой рассеянный, такой далекий от мира! Он живет в мире своих книг. В чисто практическом смысле он не очень-то помогает матери, но он по-своему счастлив, и она рада этому. Благодаря отцу мать во многом изменилась — к лучшему. Помню, в детстве, она была со мной слишком суха и придирчива, пока не вернулся отец. Она считала, что смеяться и вообще как-то проявлять свои чувства — грех. Я пообещал самому себе никогда не быть таким. Вот почему я так откровенен с тобой, Виллему. Я хочу, чтобы ты узнала, как я люблю и желаю тебя. Твое тело создано для меня, наши души — единое целое, разделенное на две части задолго до нашего появления на свет и теперь нашедшие друг друга.

Она слушала его, стоя на коленях и обхватив руками жерди.

— Да. Я тоже так думаю. Доминик, я начинаю верить в то, что…

— Что ты хотела сказать?

— Нет, об этом говорить еще рано.

— Как бы не было поздно!

— Да, я знаю. Ну, хорошо. Я начинаю верить в то, что я люблю тебя, Доминик.

Он затаил дыхание.

— Но это совсем не такая любовь, что… ты знаешь. В тот раз это были просто ребяческие восторженные мечты. Теперь же мои чувства гораздо глубже: мне кажется, они исходят из самого моего сердца!

Он глубоко вздохнул, встал на колени и прошептал:

— Говори же…

— Я уже сказала как-то, что не хочу смешивать свою любовь с ощущением твоей любви, которое льстит моему самолюбию. Ты ведь знаешь, что я всегда ощущала общность между нами, всегда нуждалась в тебе, хотела найти у тебя утешение и защиту — но мы сами сделали это невозможным. Вчера вечером ты многому научил меня, я поняла, что мое тело тоскует по твоему телу, что я хочу, чтобы ты обнимал меня, целовал. Теперь я с уверенностью могу сказать об этом — на пороге небытия и перед лицом препятствий, разделяющих нас. Я чувствую к тебе нежность, я скорблю и прихожу в отчаяние, когда ты страдаешь. Но все это можно испытывать и не любя человека…

— Да, это так, — серьезно ответил он.

— Потому что любовь — это нечто не поддающееся определению. Но именно этот таинственный дар и начинает пробуждаться во мне. Меня всю просто распирает от счастья! Я теряю голову, когда смотрю на тебя. Я готова забыть родной дом, отца и мать, опасность, подстерегающую нас повсюду, голод, болезнь и холод! Это и есть любовь, не так ли?