Кровавая жертва Молоху

На отяжелевшей от снега березе поет стая скворцов. К Элине разом возвращается хорошее настроение. Стыд, который она только что испытывала, как рукой сняло. Он всего лишь мужчина, а такого добра навалом. Как красиво искрится снег на солнце! Интересно, как все это будет выглядеть вечером, когда загорятся огни на горе, где расположена шахта, и фонари на улицах начнут отбрасывать полукругом свет.

«Кируна, – поет душа. – Кируна!» Название происходит от саамского gieron, что означает «куропатка».

Яльмар Лундбум поспешно сходит с поезда. Он торопится, так как у него возникла идея по поводу того, куда поселить новую учительницу. Но это нужно организовать без промедления: она не должна догадываться, что он меняет ради нее свои планы.

Он не желает казаться навязчивым, однако ему хочется увидеть ее снова. И если его маленький план удастся, то это будет происходить достаточно часто.

Кузину Суль-Бритт Ууситало зовут Майя Ларссон. Ребекка Мартинссон прислонила свой велосипед к дровяному сараю и огляделась.

Это был двор, принадлежавший матери Майи Ларссон. Заметно было, что здесь долгое время жил пожилой человек, измученный тяжелой болезнью. Дом был построен из розового этернита. Некоторые панели отошли, водосточная труба держится на честном слове. Оконные рамы нуждались в покраске. Крыльцо просело и перекосилось. Несколько неухоженных кустов, которые Ребекка определила как смородину, росли у южной стороны дома. Остатки самодельных подпорок для кустов лежали на земле под ними, сгнившие, поросшие мхом.

Ребекка постучала, так как дверной звонок явно давно не работал.

Майя Ларссон открыла дверь. Мартинссон невольно попятилась. Какая красивая женщина! Ни капли косметики на лице, высокие скулы, а морщинки придавали ей вид человека, живущего на природе. При виде гостьи она выпрямила тонкую длинную шею. Это было королевское движение – вероятно, именно оно заставило Ребекку попятиться. На вид ей было лет шестьдесят. Седые волосы были заплетены во множество тонких косичек, схваченных в хвост на затылке. Словно змеи. Серые глаза, глядящие из-под густых светлых ресниц. На ней были мужские брюки, болтавшиеся на бедрах, и коричневый свитер с клинообразным вырезом и заштопанными локтями.

– Да? – проговорила она.

Ребекка поняла, что все это время стояла и разглядывала ее. Теперь она представилась и изложила свое дело.

– Твоя двоюродная сестра, Суль-Бритт Ууситало, – произнесла она. – Ее убили.

Майя Ларссон смотрела на Ребекку, как смотрят на ребенка, продающего рождественские газеты. Наконец она издала вздох.

– Проклятье. Я так думаю, что ты хочешь войти и поговорить. Ну, так заходи.

После этих слов она направилась на кухню. Ребекка сбросила ботинки и прошла следом за ней. Усевшись на деревянный диванчик, она отказалась от кофе и вытащила из кармана блокнот.

Майя Ларссон выдвинула ящик и достала пачку сигарет.

– Рассказывай! Куришь?

Ребекка покачала головой. Майя закурила и выпустила дым через нос. Встав рядом с плитой, она потянула за металлическую цепочку, открывающую вентиляционное отверстие.

– Кто-то заколол ее во сне.

Майя Ларссон закрыла глаза и опустила голову, словно пытаясь осознать то, что только что рассказала Ребекка.

– Прости, я, наверное, кажусь… Но тут все дело в моей маме. Ей не так долго осталось. Я живу тут только для того, чтобы побыть с ней до конца. Такое ощущение, что во мне не осталось эмоций.

Внезапно она уставилась на Ребекку напряженным взглядом.

– Маркус!

– С ним все в порядке, – сказала Ребекка. – Он не пострадал.

– Ты хотела попросить меня взять его к себе?

– Не знаю. Ты в состоянии позаботиться о нем?

Лицо Майи Ларссон приобрело суровое выражение.

– Так-так. Стало быть, его мамочка сказала «нет». Может быть, у нее травма позвоночника? Или трубу в доме прорвало? Она хоть спросила, как он?

Ребекка вспомнила рассуждения матери о том, что муж бросит ее, если она заберет старшего сына. Она даже не поинтересовалась, как он себя чувствует.

– Конечно же, я позабочусь о нем, – сказала Майя Ларссон. – Само собой. Если никого другого нет. Правда, сейчас из-за мамы… Я почти все время провожу в больнице. Даже не знаю, как мне все это увязать. И к тому же он меня не знает. Я ведь здесь не живу, как уже было сказано, только сейчас, когда мама… И я совсем не умею обращаться с детьми. Своих у меня никогда не было. О господи ты боже мой! Мир сошел с ума. Я позабочусь о нем. Ясное дело, я заберу его к себе.

Ребекка открыла блокнот.

– Кто называл ее шлюхой?

– В каком смысле?

– Кто-то написал это слово над ее кроватью.

Майя Ларссон смотрела на Ребекку проницательным взглядом, словно пытаясь разгадать суть своей гостьи. Как лиса, замершая в кустах, пытающаяся понять, кто этот чужак, забредший в ее лес, – враг или друг. Наконец она решила ответить. Голос ее звучал тихо и мягко. Серебряные змеи извивались у нее на голове.

– Я знаю, кто ты, Ребекка Мартинссон. Дочь Микко и Вирпи. Ты вернулась сюда. Хотя я и не знала, как ты сейчас выглядишь. Видела тебя один раз, когда ты была еще маленькая. Ребекка, ты сама знаешь, как оно бывает тут, в деревне.

– Нет, не знаю.