Кроваво-красная машинка

Повзрослев, я утратил привычку звать на помощь, когда мне снился этот кошмар. Я душил крик, кусая подушку. На тринадцатом году жизни мне пришла мысль перед сном оставлять рядом карандаш и лист бумаги — чтобы успеть тут же записать детали, которые удастся запомнить. Если прежде я опасался этого сна, то в конце концов стал с нетерпением ждать его. Я восстановил его за два месяца — таким, каким сейчас записал. Но тщетно я мучил собственную психику — заполнить пустоты никак не удавалось. И все-таки я был уверен — еще за секунду до пробуждения я ЗНАЛ.

Живи я в обычной семье, скорее всего, этот кошмар унесли бы годы или пришлось бы обратиться к врачу. Но я общался только со стариком и его женой — моим дедушкой и его второй супругой — первая, Люсиль Азар, умерла во время войны. А эта, вторая жена, Марта, говорила о дедушке, как говорят об умирающем. Но ведь он еще вполне бодро двигался — правда, с помощью трости, которой энергично стучал об пол — тук, тук. У него были длинные седые волосы, сзади прикрывавшие шею, и он всегда носил черный бархатный костюм и под ним жилетку. Все вместе придавало ему слегка неряшливый «артистический» облик.

Дедушка называл меня Нильсом. Надо полагать, таково было мое имя. Нильс Азар — сирота; матери нет, отец неизвестен. Меня проинформировали скупо:

— Мы не знаем, кто твой отец. А мать умерла, как только ты родился.

Любой ребенок спросил бы: где, как, почему? Я не спросил ни о чем. Когда дедушка заговаривал со мной, в его голосе сквозило что-то неприязненное. На самом-то деле он был человек не злой. Легко исполнял мои просьбы. Например, когда я спросил его, можно ли мне поучиться музыке…

— Чудесно, — ответил он, — на пианино.

— Я предпочел бы какой-нибудь струнный инструмент, — ответил я, с радостью увидев, что ему это нравится, — например, скрип…

— Никогда! — закричал он.

— Твое сердце! — завопила Марта с преувеличенным ужасом.

Дедушка сел, состроив гримасу:

— Никогда, — повторил он, — никаких тебе скрип… струнных инструментов — в руках у начинающих это несносно.

Что ж, я согласился посещать уроки пианино, сказав себе, что у меня еще будет время поучиться и игре на скрипке. Сложись моя жизнь по-другому, я несомненно стал бы блестящим пианистом. Мои успехи так изумили преподавателя, что он даже лично поздравил с ними дедушку:

— Должно быть, это у него в крови, — попытался он сказать любезность.

— Определенно нет, — ответил дедушка так, будто его обидели.

Марта и вовсе не оценила моих талантов и жаловалась, что гаммы бьют ее по голове точно молоточком.

— Он занимается, — отвечал ей дедушка. — А пока занимается, не наделает глупостей.

Слова старого идиота. Почему же мне слышалось совсем другое? Ненависть окружающих наполняла мои вены, точно я лежал под капельницей. Я был виновен и знал это. Но в чем?

Мы жили в квартале Марэ, на улице Ботрейи. Наше убогое обиталище состояло из двух тесных квартирок, соединенных винтовой лестницей. Дедушка с женой жили на пятом этаже, я — на шестом. Что казалось вполне сообразным моему положению: в собственной семье я был кем-то вроде квартиранта. Под нами проживала пара портных, их фамилия была Фаржоль. Она шила крестильные рубашки, он — кроил саваны. Я никак не могу вспомнить лица той женщины, хотя она каждый день поднималась к нам — поболтать с Мартой. Но знаю, что ее мужа звали Андре, Андре Фаржоль. Память кажется капризной механикой, Катрин, но у нее есть свои внутренние законы. Если бы того мужчину звали Мишель, его имя не впечаталось бы в мою память.

Над нами не жил никто — но лестница еще продолжалась на несколько ступенек вверх и внезапно поворачивала. Однажды я удовлетворил свое любопытство: на верхней лестничной площадке была дверь, запертая на висячий замок.

— Чердак, — сказал дедушка тем безапелляционным тоном, каким приказывал мне замолчать.

Сколько всяких страшных историй, которые рассказывают детям, могло вовсе не случиться, если бы там не фигурировала запертая дверь. Дверь на чердак подстегнула мое воображение.

Мне было тринадцать лет — и вот однажды ночью, когда я, вооружившись карманным фонариком, старался уловить только что приснившийся сон, мне вдруг послышался какой-то шум с чердака. Я так и не смог определить, откуда именно, потому что шум перемещался.