Кроваво-красные бисквиты

– Да, но хочу заметить, что я могу читать мысли только тогда, когда наши с собеседником взгляды встречаются, – чтобы несколько успокоить следователя, проговорил фон Шпинне.

– Да? – с некоторой долей облегчения в голосе сказал Алтуфьев и тут же перевел взгляд на Кочкина.

– Ну да мы отвлеклись. – Начальник сыскной окинул взглядом кабинет. – Еще хочу сказать вам, уважаемый Яков Семенович, что вы оказались правы…

– В чем? – коротко зыркнул Алтуфьев на Фому Фомича и тут же отвел взгляд.

– Горничная Канурова… Скажу честно, я поначалу не верил в ее виновность, а теперь понял, это она отравила бисквиты. Да больше и некому!

– Я это, Фома Фомич, сразу понял! – обрадованно воскликнул следователь. – Вот как только увидел ее, Канурову эту, – Алтуфьев ткнул указательным пальцем в пространство, – сразу же в голове: тут-тук – она! И кухарку она отравила, потому как знала она что-то, вот и поплатилась за это знание жизнью. Ведь верно сказано: «Во многой мудрости много печали…»

– Я вот только… – начальник сыскной снова понизил голос, – я вот только не могу понять: кто отравил нищего в Покровской церкви?

– Да и я этого понять не могу, – честно признался Алтуфьев.

– А посыльный Марко? Как можно объяснить его самоубийство?

– Так ведь, наверное, он был соучастником… – предположил следователь, украдкой посматривая на лицо начальника сыскной.

– Вот-вот! – воскликнул Фома Фомич. – Вы правы, дорогой мой Яков Семенович, Марко был соучастником, и это все объясняет. Правда, кроме одного, зачем ему понадобилось кончать жизнь самоубийством?

– Я об этом тоже думал. Вроде бы и незачем, а там… Кто знает? Он ведь мальчик еще, может, кто-то подбил, застращал, а может, и сам решил с жизнью расстаться. Я одно знаю точно: Канурова во всем виновата! Прикидывается, правда, овечкой, слезы ливнем льет, разжалобить хочет, но я ей не верю.

– Я вот только, вы уж извините меня, Яков Семенович, не понимаю, зачем ей понадобилось травить хозяина своего, Скворчанского, какая в том выгода?

– Ну… – Алтуфьев указательным пальцем левой руки разгладил сначала одну бровь, затем другую, – тут разное предположить можно. Скажем, домогался он ее, может такое быть…

– А она-то сама что говорит?

– Да она заладила: Михаила Федоровича не травила, и даже в мыслях такого не имела, и все. Но она ведет себя правильно. Если держаться того, что хозяина не убивала, значит, и говорить о том, что он ее домогался, не будет. Однако повторю, она это, она, тут и к бабке не ходи! – Алтуфьев говорил решительно и звонко, точно топором рубил по пересушенному ясеневому бревну.

– Да, Яков Семенович, есть все-таки у вас следовательский талант! Вы вот всю суть разглядеть можете даже под толстым, как ватное одеяло, слоем странностей и непонятностей, а это, скажу вам честно, не каждому дано…

– Да будет вам, Фома Фомич! Какой талант? Скажете тоже! – сопротивлялся лести со стороны начальника сыскной Алтуфьев. Правда, сопротивлялся не очень яростно – только для виду, и было видно, что на дне мелкой души своей согласен он со словами фон Шпинне и даже верит им, несмотря на то что от природы был довольно недоверчивым человеком. Но, как это говорится, лесть – она как корни пырея, хоть куда прорастет.

Молчавший в продолжение всего разговора Кочкин слушал Фому Фомича и только диву давался: вот как все-таки может его начальник мозги запутать. Как убедительно говорит откровенную неправду. Так убедительно, что сам Меркурий Фролыч чуть было не поверил в следовательский талант Алтуфьева.

– Нет-нет, не скромничайте, Яков Семенович. Я сыском всю свою сознательную жизнь занимаюсь, в этом году будет… – фон Шпинне принялся загибать пальцы и что-то, судя по прищуру, прикидывать в уме, потом махнул рукой, – много лет, уж поверьте мне, разного повидал. Бывало… – уже в который раз начальник сыскной понизил голос, – бывало, откровенные дураки попадались и среди судебных следователей, и среди полицмейстеров. Смотрел я на них и думал: как только с такими людьми полиция находит преступников? Как? И вы знаете, не было у меня ответа. А вот теперь вижу как! Потому что среди них есть люди, подобные вам, уважаемый господин Алтуфьев. На таких, скажу честно, вся наша правоохранительная служба держится! Да что там правоохранительная служба, все мироустройство! Вы как краеугольный синий камень, не сдвинуть вас, не разломать.

– Вы меня смущаете, господин фон Шпинне! – поджимая губы, глупо улыбался Алтуфьев. И не мог не улыбаться, точно слева и справа две невидимые силы растягивали ему рот до ушей.

Решив, что уже достаточно расслабил следователя, начальник сыскной наконец заговорил о том, что было нужно ему.

– У меня тут мысль одна появилась, – начал он, сокровенно глядя на Алтуфьева.

– Какая мысль? – спросил следователь, приосанившись и стряхивая с себя морок ласковых, проникающих в душу слов Фомы Фомича.

– Не хочу заранее говорить, чтобы не сглазить. Знаете, как оно бывает…

– Да, да! – закивал Алтуфьев.

– Хочу с Кануровой поговорить, несколько вопросов задать, позволите?