Кроваво-красный (СИ)

 Она не могла. Кто угодно, но не она. Она должна была жить еще долго, увидеть своих правнуков в Скайриме, возвращаться в убежище с заданий и рассказывать о своей семье за бокалом вина или чашкой чая. Должна была со смехом вваливаться в комнату Винсента в любое время суток, ставить в неловкое положение новичков и отправлять их на кухню за едой, жалуясь на свой преклонный возраст. Должна была, несмотря на возраст, таскать Телендрил по ювелирным лавкам. Она должна была заходить в форт и громко сетовать на скрип костей скелетов, а потом долго доказывать, что школа разрушения куда практичнее некромантии. После споров она должна была пытаться что-то приготовить, и потом оставлять совершенно несъедобное варево, оправдываясь тем, что она алхимик и маг, и растрачиваться на кулинарию — не ее удел.

 Она слишком многое была должна, чтобы исчезнуть.

 — Мы не могли поступить иначе. — Чей-то голос долетел издалека, но было невозможно разобрать ни интонаций, ни того, кто это сказал. Тишина глотала обрывки фраз, куда-то исчез даже сам зал, осталась только глухая и вязкая темнота.

Мэг умерла неделю назад, и осознание этого еще не пришло полностью. Должность Спикера. Горы бумаг. Вернувшаяся вчера Телендрил плакала весь вечер. Тейнава лежит со сломанной ногой. Задержался на задании Тацкат. Пришел алхимик за оплатой. Бумаги. Цифры. Мэг должна прийти, но она не придет, и все это придется как-то решать самому.

 — Иди отдохни. Я сама допишу. — Данмерка заботливо натянула на плечи плед и, вытащив из уже онемевшей руки перо, сложила в стопку оставленные Мэг документы. — Куда я от тебя денусь…

 Она не должна была умирать, не имела на это никакого права. Не имела права оставлять его, убежище, не имела права бросить Винсента наедине с его бессмертием.

 Анголим что-то говорил. Чтобы добраться до него, придется прыгать через стол. Нога не позволит. Бросок кинжала тоже будет последним.

 Нельзя.

 Нельзя умирать.

 Они избавятся от Очивы, если не сломают, потом возьмутся за остальных. Терис убьют первой как неверную, чье имя здесь слышали слишком часто за полгода.

 И все будет еще быстрее и проще, если он сделает хоть одно неверное движение. Очищение неизбежно, стоит только коснуться кинжала.

 Он не имеет права.

 И Альга сказала бы то же самое. За свой долгий век она успела свыкнуться со многими вещами.

 Полумрак зала, бледные пятна лиц. Может быть, они говорили еще что-то, но теперь молчали — напряженно, в ожидании…может быть, даже ножа между глаз.

 Нельзя, как бы ни хотелось. Нужно выйти отсюда живым. Хотя бы ради тех, кто остался в Чейдинхолле.

 Рука миновала рукоять кинжала и легла на набалдашник трости, вызвав мысль, что им можно проломить чей-нибудь череп. Нога отозвалась болью, когда Спикер поднялся из-за стола и через силу выпрямился, кольнул легкие воздух после вдоха.

 — Я благодарен за вашу заботу о Братстве и надеюсь, что вы не ошиблись в своих выводах. — Лишенный эмоций голос казался чужим, как и покалеченное тело, неспособное пережить всех троих присутствующих в случае боя.

 — Нет. — Снова шорох бумаг. — Больше никто не мог этого сделать.

 Ложь. Самая малая доля сомнений на фоне непоколебимой веры в собственную правоту дала о себе знать, вырвавшись в дрогнувшем голосе и нервном выдохе, в том, как судорожно сжались пальцы.

 Неважно. Ничего не сделаешь, надо идти, пока хватает сил сохранять спокойствие.

 — Я свободен?

 — Да, конечно… — Анголим замолчал, остальные тоже не проронили ни слова. Им хватило ума не растрачиваться на выражение сочувствия и оправдания.

 Аккуратно придвинуть на место стул. Развернуться. В коридоре темно и тихо, и после поворота исчезнут все звуки, слышные в зале, как будто бы не существует ни его, ни тех, кто там остался.

 И дай Ситис дойти до поворота прежде, чем разум сдастся перед желанием своими руками уничтожить верхушку Братства.

Глава 62

В лишенной окон комнате растворились все звуки, когда дверь в коридор тихо закрылась. Отблески десятка свечей вырывали из темноты стол и обтянутое кожей кресло, стайкой светлячков плясали в зеркалах.

 Так же горел огонь на маяке в далеком Анвиле, дробился на тысячу искр в волнах прибоя.

— Ты не будешь смотрителем, мое солнышко. Ты добьешься хорошей работы, ты у меня умница... — Матушка вела его за руку, и под ногами шуршала галька, вторя шуму волн. Огни блестящими монетами рассыпались по черному небу и морю, обещали предсказанный матушкой успех вдали от сырости маяка, запаха водорослей и нескончаемых криков чаек.

 Он добился многого, матушка была права. Жаль, что она так далеко, осталась в ненавистном маяке, в холодном и темном подвале... Она так ненавидела его, ненавидела запах сырости, ее раздражали крики птиц за окном — с утра до ночи, каждый день... Однажды он разбросал отраву, но на место мертвых прилетели другие птицы, и краткая тишина закончилась, едва успев начаться. Матушка была недовольна, но тогда он был рядом, приносил ей цветы и рассказывал о том, какая погода сейчас наверху, что происходит в других городах... Она всегда хотела переехать в столицу, подальше от ненавистного маяка.