Кровавобородый (СИ)

Тысячью глаз он смотрел на нее и тысячью ушей слышал ее шаги: янтарный взор раненой лисицы нес ему видение её растерянного лица, рой светляков отмечал для него во мраке ее убегающую поступь, на мягких крыльях филина долетал до него ее тихий голос, в брошенном одиночестве перед темнотой и тишиной борющийся песней со страхом, и за многие мили от нее он чувствовал в ее сердце нужду такую сильную, что она сама есть боль.

«Да, они умрут. Сегодня, завтра, год спустя или через сотню лет. Какая разница?»

Бессчетные белые звенья ожерелья сонмом веков тянулись перед глазами и не теплели под его пальцами. Разве даже день - это мало?

Часть 8

- И кто только может жить тут, - негромко бормотал Гимли, глядя на смыкавшиеся высоко над головой ветви, когтистыми пальцами рвавшие прозрачно-алое вечернее небо. Кили понимал, что тот имеет в виду - здесь и без других жителей все было слишком живо само по себе. «Хозяин дома», вспомнились ему слова Даина. Теперь ясно было, что он ощутил в Казад Думе: в Лихолесье тоже всюду зрим был след чьей-то чужой, властной воли.

Широкая тропа вела надежно прямо, лес не пытался сбить с пути, не опутывал разум тяжелым дурманом, как было тогда. Может, то была воля лесного короля, или вместе с гибелью орочьей силы дышать на свете и правда стало легче, и здешние деревья очистились от скверны, но ни пауки, ни еще какая напасть не препятствовали Кили и его спутникам. Не мешали и эльфы. Он отправил посланников во дворец короля Трандуила, предупреждая, что пройдет его дорогой и не хочет, чтобы дорога эта снова завела в темницы. Ответ - благосклонно равнодушный - был получен, можно было двигаться в путь.

Никто не пылал жаждой идти через зловещее, во всем чуждое им Лихолесье, это просто был самый быстрый путь, и потому никто не спорил. А Кили, сам себя оттого чувствуя безумным, хотел вновь войти в этот лес.

Он не видел снов с тех пор, как едва не уснул навеки. Сначала не мог засыпать, потому что боялся очередного расставания, которое неминуемо наступит с рассветом, и изо всех сил держался за бодрствование, покуда усталость не брала свое и не тащила его во мрак, попросту оглушив. Когда же хмель растискивал его судорожную хватку, память его не сберегала к утру увиденное ночью. А прежде ему всегда что-то снилось. Жуть кромешная, в детстве, после россказней Бофура про всякую тут же им и выдуманную нечисть, причудливые отголоски собственной усталости - после тяжелого дня сплошь в работе, сладкое, банным жаром пробирающее - после встречи с Тауриэль. Сны всегда были о том, чего не было по правде. Он не представлял, как ужасно будет увидеть во сне то, что прежде правдой было. Но хотел. Мысль о чарах леса, о мороках его и видениях колола его подгоняющим ножом в спину, потому что давала надежду. Надежду увидеться с умершими еще хоть раз.

Вслед за Гимли Кили поднял голову. Сквозь пока еще жидкое сплетение ветвей над дорогой видно было, как со стороны Эребора над лесом летит ворон. Просто птица или посланец с вестями? Сидевший на плече у Кили ястреб вдруг рванулся вверх, хитро пущенным ножом скользнул, распластав крылья, меж ветвями, и бросился на черную птицу. Иглой прошил воздух его тонкий яростный крик. Против красного вечернего неба краткая эта небесная битва показалась Кили будто гербовым знаменем, развернутым над его походом. Вороны были птицами Эребора. Ястреб был его. Снова закричала его краснокрылая птица, торжествуя победу, слетела назад, к нему, а мертвый ворон упал на землю где-то за деревьями. Кили опустил глаза, думая об увиденном, и заметил, что Балин смотрит на него, нахмурив окровавленные закатом брови. Не важно. Теплая тяжесть жестокой птицы на плече отчего-то грела сердце, будто кто-то могучий и внеземной стоял рядом и держал его за плечо, говоря этим, напоминая и угрожая: «Я с тобой».

На первый ночной привал в лесных владениях они остановились на неширокой прогалине, сквозь которую дорога утекала дальше за деревья. Распределили смены часовых. Кили решил дежурить первым, а вместо Нали с десяток желающих с неуклюжей любезностью вызвались бдеть, Ори и Гимли в их числе. Нали была единственной женщиной в отряде, и хоть носила вдовью косу и отнюдь не искала себе ухажеров, вниманием была окружена постоянно.

Вечерело, вечный сумрак под лесными сводами медленно густел в темноту, и падавшее на закат солнце пробило крышу леса копьями багрово-золотых лучей. Ори вовсю метался грифелем по листкам у себя на коленях. Кили подошел, спросил, что тот рисует, и, едва заслышав его голос, Ори в панике рванул страницы, спрятав ту, над которой трудился, и альбом его предстала глазам Кили открытым на большом красивом рисунке: мистер Бэггинс и растрепанный пони, хрумкающий яблоком.

Кили невольно улыбнулся, вспоминая, но разум все равно ухватился за поспешность, с которой Ори спрятал от него то, над чем трудился.

- Ты что-то другое рисовал ведь, - сказал он. - Что?