Кровавобородый (СИ)

«Будет справедливо признать, что большинство из нас были удивлены силой и успешностью его правления. Всего за несколько месяцев тяжелая тень запустения отступила от Эребора, разрушенное заживало на глазах, тишину разгонял живой голос, и красота и величие подгорного царства пробуждались, загорались вновь. Он трудился со всей своей силой, не позволяя себе даже минутного отдыха, если не считать того времени, что он проводил на охоте. Очень скоро эта новая жизнь начала гранить его по-своему, под новую его оправу. Что-то хищное проявилось в его лице, усталость и голод - он никогда не бывал в пиршественном чертоге и отказывался почти от всей еды - заострили его черты и глубокой густой тенью обвели глаза. Вороново это оперение, которым на моих глазах обрастала птица совсем другой породы, пугало нас, тех, кто так недавно с ним бок о бок измерил шагами полмира и видел его тем, кем он на самом деле был».

Отняв перо от исписанной страницы, Ори задумчиво поднял взгляд к резным сводам зала. Вокруг эхом отдавались голоса и шаги, гремели удары кирки о камень - медленно, неохотно, но темная тишина Казад Дума отступала, и вместо черного яда орочьих ратей по каменным жилам этих коридоров и залов скоро вновь побежит золотая кровь их вернувшихся хозяев… Мысль эта, внезапно двусмысленная, нехорошая, заставила хрониста вздрогнуть. Вытерев перо, он придвинул к себе книгу и продолжил писать, вернувшись мыслями в надежное, проверенное прошлое.

«Молодой король наш не давал себе передышки ни в чем, не желал есть, потому что еда теперь была горька, как на тризне, не мог спать, потому что сон не был могильным, и считал, что может все это выдержать. Я долго знал его, и помню, что это была извечная его ошибка - считать себя способным справиться с чем угодно. Но что делать - юность цветет этим, как пруд лилиями».

***

Минувшей ночью Кили почти не спал, ничего не ел весь день, но вместо голода и усталости чувствовал только вызывающий азарт: что, и это выдержу, и с таким справлюсь? Глупый этот вызов, собственному телу брошенный, развлекал его всякий раз, когда дела не давали отправиться на охоту. В конце концов, только короткий клинок и бездоспешная голая жизнь были у него против оголодало-безумного зверя, и все же он остался цел и вышел победителем. Та первая охота одела его в броню лучше митрила, и он любил проверять ее всем, чем мог: опасной охотой, рабочим изнеможением, бессонной своей голодовкой… Ойна и Балина тревожило это, но от отмахивался от их беспокойства. Прежде Фили с настырной заботливостью волновался за него, и теперь Кили с до мяса обжигающим стыдом вспоминал, с каким раздражением отвергал эту заботу - и с удвоенной злостью отвергал заботу всех других.

Вновь отказавшись спуститься в трапезную, Кили отвернулся от укрытого пергаментами стола, показывая, что разговор окончен. Балин бережно свернул старую карту Горы и окрестностей, разглядывая которую, они все утро обсуждали внешние укрепления и решали, как скоро следует восстановить их.

- Я передам твое слово мастерам, - сказал он и, помедлив, вымолвил осторожно: - Но есть еще Воронья высота.

Кили смотрел на полированный простор малахитовой стены впереди и видел там, в туманных каменных узорах, мертвые коридоры проклятой башни.

- Пусть ее больше не будет, - сказал он, подняв взор на Балина.

Он сам бы пошел туда с киркой и гром-камнями, но знал, что не сможет. Это место было сильнее его. Но он уже не просто Кили. Он король, а у короля есть армия и подданные, чтобы делать то, с чем одному ему не справиться.

Балин кивнул и вышел из его чертога, а немедля вслед за ним в дверях явился Бофур.

- Государь.

У Бофура обращение это выходило странно, звучало не так, как у других. Он не был неуважителен или насмешлив, нет, но он не вкладывал в этот титул того, что вкладывать полагалось. Звал его точно так же, как и по имени. И отчего-то это было приятно.

- Я в Дейле был, на ярмарке. Вот, подумал, тебе пригодится, -с этими словами Бофур протянул Кили небольшой сверток.

Хмурясь, Кили принял этот подарок, развернул, и из кокона мягкой вытертой кожи золотой бабочкой родилась скрипка. Изумительно красивой работы инструмент, не для их народа сотворенный иноземным умельцем: слишком уж тонок гриф, слишком рядом друг к другу струны, но так заманчиво прекрасный, что не попробовать сыграть нельзя.

Он давно не играл, да и никогда не был таким уж любителем. Когда нужно было о чем-то сказать, он слова выбирал для того, а не музыку, и не за смычок, а за лук хватался, когда рвалась из него злость или лишняя забродившая сила. Он подхватил музыкальное умение это, как и много чего еще, за Фили.

Воспоминание обожгло его, пальцы чуть не до хруста стиснули скрипку, и тлеющий яростью взгляд его пригорел к Бофуру. Но никакие слова у него так и не сошли с губ. Возможно, потому что Бофур их и не боялся. Кили только кивнул и отвернулся, отложив скрипку на стол.