Кровавое безумие Восточного фронта

Как раз напротив нашего лагеря по другую сторону улицы располагалась огромная стройплощадка. Была возведена коробка девятиэтажного здания, в котором собирались разместить какое-то министерство.

Нас вновь поделили на группы по специальности: каменщики, отделочники, электрики, слесари и так далее. И в этом лагере существовала дощечка с надписью, призывавшей пленных работать на совесть для восстановления разрушенного войной народного хозяйства.

Сначала меня направили в транспортную группу. Мы разгружали стройматериалы, цемент, металлоизделия, щебенку. Здесь приходилось работать по 9 часов в день. Дело в том, что здание собирались завершить на 80 % к очередной годовщине Октябрьской революции.

Нами руководила женщина, «начальница», она беспрерывно подгоняла нас — «давай, давай!»

Мне не раз приходилось работать у Москвы-реки. Туда причаливали баржи со строительными материалами, которые предстояло перегрузить на автотранспорт.

Во всех предыдущих лагерях, да и в вермахте, неразрешимую проблему представляли для нас вши. Здесь же их место заняли клопы. Ночью эти насекомые выползали из-под деревянных балок и набрасывались на нас. Мы давили их подушками и одеялами, отчего те постепенно стали буро-коричневыми. Казалось, мучениям нашим не будет конца.

Некоторое время спустя меня перевели к монтажникам. Я пробивал в бетонных и кирпичных стенах отверстия для прокладки труб и электропроводки, а после прокладки заделывал их. Бригадиром у нас был некий Херциг, венец. Так как он пользовался у русских авторитетом, будучи квалифицированным специалистом, я поведал ему о своих неприятностях с документами, если верить которым, я до сих пор числился немцем. Для меня это было очень важно, потому что ходили упорные слухи, что в первую очередь домой будут отпускать именно австрийцев. Херциг пообещал мне переговорить с одним майором по этому вопросу.

Октябрь 1946 года

Однажды нас, 30 человек, послали на товарную станцию. Разбили на группы по 5 человек, наша пятерка разгружала вагон, битком набитый мешками с цементом. Наши конвоиры сказали нам: «Кто первый закончит, тот пойдет в помещение обогреться». Дело было ночью, стояла осень, и все мы старались побыстрее разделаться с работой, чтобы спокойно посидеть в тепле. Когда наша группа завершила разгрузку и мы направились к зданию вокзала, мы по пути обнаружили сарай, в котором хранился картофель. Но сарай был под охраной двух женщин из военизированной охраны. Однако мы исхитрились забраться туда и набили карманы картошкой. Это не осталось незамеченным для женщин-охранниц. Они стали палить в воздух, но нам удалось удрать, и все обошлось.

Даже наши охранники, в принципе, не считали большим криминалом, если мы пытались стащить что-нибудь съестное во время работ в городе. Конвоиры прекрасно понимали, что мы в случае удачи и с ними поделимся — и у них были проблемы с пропитанием.

В нашем лагере имелась большая печка. На ней мы обычно готовили еду из того, что удалось стащить. Администрация лагеря мирилась с этим.

Наш обычный паек состоял из рыбного супа на завтрак, обед и ужин, кроме того, на обед полагалась пара ложек каши, а вечером несколько килек. Раз в неделю все мы получали 50 г сахара и 100 г табака.

И здесь тоже паек напрямую зависел от результатов работы — чем больше процент перевыполнения нормы, тем больше еды. И еще одно: из Москвы мы имели право раз в месяц посылать домой открытку. На маленькой открытке много не напишешь, но успело миновать больше года, как кончилась война. И мы начинали чувствовать некоторые послабления, к тому же пленные уже не гибли, как мухи.

Приближалась годовщина Октябрьской революции. Главный праздник коммунистов. И для нас этот день считался выходным. Прямо из нашего лагеря мы имели возможность следить, как по улице Горького[8] к Красной площади двигались нескончаемые колонны пехоты, танков, артиллерии. И, надо сказать, демонстрация мощи армии Советов впечатляла.

Декабрь 1946 года

Однажды утром меня прямо со стройплощадки вызвали в лагерную контору к нашему майору. Речь шла об установлении моего гражданства.

Прибыв туда, я с дрожью в коленях доложил по-русски о прибытии. Майор вместе с молоденькой переводчицей сидели за столом. Он предложил мне сесть в кресло напротив. Сначала он через переводчицу спросил, как меня зовут, уточнил дату моего рождения, местожительство и то, с какой стати меня зачислили в немцы. Я, призвав на выручку все искусство убеждать, попытался объяснить, что это — недоразумение, что во всем виноват чех-переводчик в нашем первом лагере в Донецке. И что меня просто-напросто вынудили поставить свою подпись в анкете.