Кровавое Благодаренье (СИ)

— Не-а! Свекровь выпросила — понянчится. Ага… Макс так вымахал уже! Когда в пионеры принимали, мальчишки все по росту выстроились, так он первым стоял — щеки надул, надежда баскетбола…

— А Иван-то скоро заявится?

— Ох, не знаю… — вздохнула Настя, пригорюнясь. — Должны в мае прийти. Ждешь его, ждешь… Замучил уже! Мы, однажды, поругались даже, — сказала она доверительно. — Раскричалась тогда… «Сколько можно? — ору. — Одна, и одна!» Уйти грозилась… А Ваня голову опустил, и, знаешь, с тоской такой: «Не могу я без моря, Насть…» Я давай реветь… Реву, а он меня на руках таскает по комнате, и сюсюкает, как с маленькой…

— Ничего, — улыбнулся я, — вот, как станешь генеральшей… То есть, адмиральшей…

— Ага! — фыркнула сестричка. — Бабушкой Настей!

Рита отобрала у меня родственницу и увела за мимолетным утешеньем, а мама всех рассадила за большим овальным столом. Раскормленный Коша мурчал под стулом, на котором ерзала Лея.

Одуряюще пахнет жаркое… Пестреют салаты вразброс… А на подоконнике оплывает кремом роскошный «Наполеон»!

Я торопливо разлил «Хванчкару», плеснув соку в дочкины бокалы, и провозгласил тост:

— Ну, поехали! За вас!

— За нас всех! — поправила меня Юля, поднимая свой сосуд.

— За Мишу! — уточнила Рита.

— За любовь! — заключила Настя.

* * *

Дом спал, окутан тишиной и покоем. Даже кот не бродил, посверкивая зелеными глазищами из темноты. Наверное, устроился в детской, в ногах у Леи.

По лестнице я спустился босиком и, стараясь не сходить с ковровой дорожки, прошлепал к дивану. Дрова в камине догорали, испуская последний сугрев, а мне почудилось, что затеплились следы Ритиных ладоней на животе. Я принюхался — слабенький аромат Наташкиного зелья едва угадывался.

Элегическая задумчивость сбила обычное бдение — я не различил шорох крадущейся поступи. Рита обняла меня, перегибаясь за мягкую спинку дивана, и мои плечи ощутили упругое касание грудей.

— Не ходи раздетым, — пролился в ухо горячий шепот, — а то простудишься…

— Иди ко мне.

Легкий топоток, и «звезда экрана» уселась мне на колени, ерзая, заполняя мое личное пространство гладким, теплым, шелковистым. Мы долго сидели, просто грея друг друга, а потом Рита неуверенно спросила:

— Я не сильно кричала?

— Мне нравится, когда ты кричишь…

— Ага! А если Настя услышит?

— Настя спит. Все спят.

— Не все!

У меня за спиной прошелестела комбинашка.

— Юлиус, — громко зашептала Рита, — ты чего бродишь, полуночница?

— Попить ходила, — хихикнула дочь. — А вы сидите, сидите…

— Посидишь тут с вами… — проворчала мать. — Пошли, Миш?

— Пошли… Тебя отнести?

— Да не-е… Я сама… Ну, Ми-иша…

Отклоняя робкие протесты, я взял на руки свое сокровище, и понес наверх.

Пятница, 26 апреля. День по БВ

Околоземная орбита, борт ТМК «Заря-2»

Станция удалялась, напоминая блестящую гроздь роликов и шариков, зависшую на фоне бархатистой черноты космоса. Вроде бы совсем немного времени прошло с его первого полета, а до чего ж всё изменилось…

Дворский шумно вздохнул, не в силах отлипнуть от круглого иллюминатора.

Вертикально состыкованные блоки «Салюта-8» проросли горизонталью — длиннущей решетчатой фермой. Ее «зарядили» целой обоймой серебристых цилиндров, сверкавших до того ослепительно, что, казалось, вот-вот расплавятся. А еще ажурная ось напоминала лежачую мачту с поднятыми парусами — раскидистыми опахалами солнечных батарей да радиаторов.

И, как вишенка на торте, на самом верху первого базового блока, там, где раньше раскрывался «цветок» стыковочного узла, нынче плавно вращался «бублик» — торовидный жилой модуль, четырьмя «спицами»-переходниками скрепленный с «валом» — переходным отсеком. Тяготения всего ничего — одна десятая «же», но уже можно нормально спать на узкой выдвижной кровати, а вода из бутылки не плавает колышущимся прозрачным комом, а льется, пусть и медленно.

Если сплющить лицо о толстое стекло и сильно скосить глаза, можно было заметить крошечный силуэтик «Бурана», идущего на спуск. Челнок почти растворился в голубом сиянии Земли.

Еще один корабль, то ли «Байкал», то ли «Буря», висел, прицепившись к доковому отсеку — загружался. Жизнь кипит…

Дворский тронул рукою непривычно гладкий подбородок. М-да… Месяц минул, как он сбрил красу и гордость полярника, а привычка ее теребить осталась.

Инка, правда, щебечет, что «так лучше, папуля! Бритый, ты гораздо моложе выглядишь!», а у него даже новый обычай завелся — заглядывать в зеркала. И соображать, так ли уж хорошо ему без бороды.

Вздохнув, Федор Дмитриевич отлетел от иллюминатора, переворачиваясь в тесноте обитаемого отсека, и рукой притянул себя к раскладному креслу. Лишь теперь он вспомнил о выключенном интеркоме. Поспешно утопив клавишу переговорного устройства, Дворский услышал последнюю команду Почтаря:

— Двигатели на разгон!

Ускорения «дядя Федор» почти не почувствовал — ионные движки слабы — но бортовой журнал, что висел посреди отсека, бесстыдно раскрыв страницы, плавно стронулся с места. Федор Дмитриевич взял документ из воздуха, чтобы не потерялся.