Кровавое дело

— Письмо от меня! Это ложь! — прервала его Сесиль. — Я вам никогда не писала!

— Я и не говорил, что это письмо от вас, напротив, оно адресовано вам.

— Кем?

— Вашим покойным отцом.

Итальянец инстинктивно навострил уши.

— Моим отцом? — повторила Сесиль.

— Письмо, которое monsieur Бернье написал вам и которое вы, вероятно, потеряли на пути в Дижон, где был и я как раз в момент вашего приезда. Я нашел его в зале первого класса, на вокзале в Дижоне. Вот оно. А теперь прощайте.

Актер подал письмо и вышел, унося в сердце непреодолимую горечь, ненависть и злобу.

При виде пяти красных печатей на конверте Пароли почувствовал, как у него по спине забегали мурашки.

Сесиль взглянула на конверт, вынула письмо, развернула его и вдруг вскрикнула от удивления.

— Что с вами? — поспешно осведомился итальянец.

— Ах, Боже мой, да ведь это то самое письмо, о котором я вам говорила, — ответила Сесиль, дрожа. — Письмо, которое было у меня в записной книжке, а в нем — банковский билет в пятьсот франков! И вдруг оно найдено в Дижоне! Согласитесь, что это очень странно!

— Действительно, очень странно! Это обстоятельство еще усложняет таинственную обстановку вокруг трагической смерти вашего отца. Не позволите ли задать вам один вопрос?

Сесиль инстинктивно угадала, какого рода вопрос задаст ей доктор, и почувствовала, что почти теряет сознание.

— Этот человек солгал, не так ли? Этот ломающийся актер, фат, дышащий самодовольством, позволил себе вообразить, что один взгляд, а может быть, и улыбка, которую вы бросили ему, как милостыню, дают ему право надеяться Бог знает на что?

Дочь Жака Бернье склонила голову под проницательным взглядом доктора, который, казалось, пронизывал ее до глубины души.

— Как! Вы молчите! — воскликнул Пароли. — За несколько минут до его прихода вы сказали мне: «Не расспрашивайте меня!» Не были ли эти слова продиктованы опасением и нежеланием сознаться, что вы уже отдали свое сердце? Что вы уже невеста?

Сесиль сложила руки умоляющим жестом и, устремив на итальянца взгляд, полный мольбы и нежности, проговорила:

— Прошу вас, умоляю вас, сударь, сжальтесь надо мной!

— Выслушайте меня, mademoiselle. Я достаточно сказал для того, чтобы вы могли понять, что с первой минуты, как только я увидел вас, мое сердце отдалось вам навеки. Это бывает редко, я знаю, но случается, что любовь зарождается от одного взгляда, обрушивается, как удар грома, овладевает всем нашим существом и мгновенно решает нашу будущность!

Вот именно такова и моя любовь к вам, Сесиль! Она настолько сильна, велика и глубока, что поймет невольную ошибку… простит ее, если эта ошибка уже совершена… Она простила бы даже преступление, если бы, говоря об ангеле, я мог толковать о преступлении!

Кроме того, мой ум парит высоко!

Из всех земных добродетелей, по-моему, лучшая — снисходительность! Не надо обрушиваться на падших, а надо стараться поднять их!

Это мое убеждение! Моя любовь — вся самоотвержение, вся преданность, но преданность требует откровенности.

Если даже в вашей жизни было падение, вы и тогда будете моей женой, всеми уважаемой, почитаемой женой, поставленной так высоко, что все будут молиться на вас!… Но… я имею право знать, существует ли в мире такой человек, который бы мог попытаться оскорбить вас. Я жду правды! Одной только правды!

— Ах, вы будете презирать меня… — пробормотала Сесиль, окончательно растерявшись.

— Клянусь, что не только не буду презирать вас, но мое уважение еще увеличится вследствие вашей откровенности! Этот Дарнала был вашил любовником, не так ли?

Сесиль низко опустила голову и ее хорошенькое личико покрылось малиновым румянце..

Это был самый ясный ответ, какой она могла дать.

— Он намекал только на свои права, которыми он обязан вашей слабости?

Сесиль продолжала молчать, ее прелестная головка склонилась еще ниже.

— Бедное дитя! Несчастное дитя! — проговорил итальянец, привлекая Сесиль к груди и слегка целуя ее волосы. — Вы жестоко платите за один миг увлечения! Я понял все! Вы готовитесь стать матерью!

Сесиль вдруг разразилась громкими, истерическими рыданиями.

— О, не проклинайте меня! Не презирайте! — молила она, почти не помня себя.

— Да разве похоже, чтобы я проклинал или презирал вас?

— Если бы вы только знали, если бы вы знали, как я ненавижу этого негодяя, так низко воспользовавшегося моей слабостью, доверчивостью! Отец мой был в отъезде… Я была совершенно одна… без руководителя… без поддержки… В момент полнейшего безумия я позволила этому человеку отвезти меня к себе, совершенно не подозревая о той опасности, которая могла угрожать мне. Он восторжествовал надо мной силой, клянусь вам! Я защищалась, как могла, когда поняла… Но, к несчастью, было уже слишком поздно! Я погибла безвозвратно! Простите меня, сжальтесь надо мной!

И на этот раз, по обыкновению, Пароли в совершенстве сыграл свою роль.

Почти прикасаясь губами к Сесиль, он проговорил:

— Я вас люблю, Сесиль, и мне нечего прощать вам, мое бедное дитя, так как вы совершенно не виноваты. Соблазнитель, совершивший насилие, — страшнейший негодяй, а вы… вы несчастная жертва.