Та, услышанная, песня доносилась квартала за два отсюда из уцелевшего уличного репродуктора. Репродукторы городской радиосети в Бендерах были установлены после апрельских событий. И сейчас их часто включали, передавая сводки, объявления и постановления штаба обороны города и правительства ПМР. Переключали и на «Радио Приднестровья», где транслировались и песни. Но не «попсу», а иной раз такие, от которых в этих условиях зубы сжимались и мороз по коже!.. Бернес, Трошин, Хиль, Бичевская, Розенбаум, Шевчук, Цой, «Каскад», «Голубые береты»… И, как гимн:
…Пронзительно-жуткое своей сиюминутной правдивостью впечатление испытали вилимские казаки в один из первых дней в Бендерах, когда на улице грохотал бой, а над головами, как с Небес, раздавался громкий трагический голос Игоря Талькова:
Такая вот война. Под музыку. Воевали под песни. И погибали…
«Страшно ли в бою?». Об этом парни не говорили. Да конечно страшно!.. Когда сердце сожмётся в комочек и ледышкой скользнет по ребрам вниз — это страх! Ведь только дураку не дано бояться смерти. Но, говорили, что в бою как-то не думаешь об этом, или стараешься не думать. Иногда — просто некогда. Часто, мол, жуткое сознание опасности приходило уже потом. Что — притупляются чувства? Нет, наоборот — обостряются. Окружающий тебя мир: природа, люди, чувства воспринимаются острей и ярче. Будто всё твоё существо ускоренно пытается вобрать в себя все краски жизни, всё то, что раньше особо и не замечалось, казалось само-собой разумеющимся. На войне человек быстрее и, вроде бы, более осознанней делает выводы. Появляется уверенность. Или это «зачерствелость»?.. Просто в душе каждого происходит какой-то надлом. Какой — в этом пусть психоаналитики разбираются. То, что было когда-то само собой разумеющимся, привычным в жизни, отодвигается в сторону, и входит что-то новое. Но что?.. На каждодневном контрасте со смертью — новое восприятие жизни? Или привычка к смерти? Вряд ли…
Да и осознание-то войны к парням пришло не сразу. Не то, поверхностное, а глубинное осознание. До этого — будто присутствовали в игре. Но ведь игра и отличается от реальности тем, что ответственность за её исход условна.
Это произошло только на третий день. До этого, как признались, было ощущение, как от просмотра видео-боевика…Под конец того дня наступило затишье. День был серым и чуть прохладным, небо затянуто сплошной пеленой, прошел моросящий дождик. Вечер же выдался теплым и тихим, с мягким закатом, когда солнце не багровым шаром настырно тянется вниз, чтоб поскорее окунуться за горизонт, а как бы в раздумье зависает неподвижно на склоне средь непорочно-белых, легких и прозрачных, как марля, перистых облаков, и терпеливо ждет, всё ли там, на земле, готово к ночи, не застанет ли кого темень южного неба врасплох. В блаженном состоянии от тишины, этого ленивого вечера со щебетанием птиц в листве, угарного аромата роз на клумбе и плотного ужина в «Тигине», покуривая, казаки сидели у крыльца штаба, спокойно, но не без удивления взирали, как через привокзальную площадь, не спеша, с корзинками и авоськами шли несколько пожилых женщин, и, что-то смешное им рассказывающий, мужичок. Казаки так никогда через площадь не ходили. Если уж вдруг приспичит, то только бегом и по одному. Ведь здесь же у «румын» каждый метр минометчиками пристрелян.«…Для них будто и нет войны. Видимо, с огородов из-за «железки» домой идут…», — только и успел подумать Михайлов, как вдруг рядом — резкий визжащий треск!.. Ещё!.. И ещё один!.. Мины!!! В мгновение парни растянулись на асфальте. И тут же — короткий душераздирающий вопль, громкий стон и крик: «Помогите!..«…Там, где только что шли старушки, медленно оседая, расползался прозрачно-сизый клочок дыма. Мина попала в середину их беспечной компании. Прямо под ноги. Взрыв раскидал и разорвал их в клочья!.. Даже от крыльца «Тигины» была видна разбрызганная по асфальту кровь… Подскочив, казаки, не думая, бросились туда. Впереди со своей санитарной сумкой бежал Лекарев…