Кровавое наследство

— Нет, нет, это невозможно. Семьдесят лет они меня кормили, и я не изменю им, хотя мне теперь часто кажется, что я должен подавиться их куском хлеба. Но ведь я не смею более говорить с вами, не то у меня с языка опять сорвутся странные слова; но они ничего не значат, молодой человек, заметьте раз навсегда, что они ничего не значат.

Старый садовник взял грабли и лопату и поспешно удалился, оставив Лионеля недоумевать насчет его поведения.

«Он без ума, бедный старец, — подумал Лионель. — Удивляюсь только, что банкир не откажет такому старику и не выдаст ему пожизненной пенсии!»

Лионель вышел из таинственной аллеи на открытую площадку и увидел господский дом, в котором в прежние времена живало столько благородных владельцев. Он забыл старого умалишенного садовника и думал только о Юлии Гудвин, прекрасные черные глаза которой очаровали его семь дней назад.

Дворецкий немедленно провел его в приготовленные ему комнаты и почтительно спросил, не прикажет ли он чего. На ответ Лионеля, что ему ничего не нужно, дворецкий низко поклонился и вышел. Молодой человек осмотрелся в своем новом жилище, так разительно отличавшемся от скромной квартиры, где он оставил свою мать и сестру, и снова ему стало не по себе от той лжи, которую он допустил в отношении Руперта Гудвина и в отношении матери, а прекрасный образ Юлии Гудвин вытеснялся образом старого безумного садовника, пугающего его своими неподвижными глазами.

19

Виолетта аккуратно приходила на репетиции в Друрилейнский театр. Директор хвалил ее не только за точность, но и за скромное поведение, исполненное благородства и так резко отличающееся от шумной болтовни и необузданного смеха многих других актрис театра.

Но Эстер Вобер и ее приятельницы очень дурно обращались с ней. Может быть, они были бы ласковее, если бы Виолетта была простая, ничем не отличающаяся молодая девушка; но поразительная красота ее возбуждала горькую зависть, и они всевозможными средствами старались сделать ее пребывание в театре невыносимым. Но это им не удавалось: Виолетта стояла гораздо выше их и не обращала внимания на их насмешки. Ее поддерживала мысль, что она зарабатывает деньги, которыми может спасти мать от нищеты. Настал вечер представления нового балета. Виолетта совершенно освоилась со своей ролью; костюм был приготовлен — было предпринято все, чтобы сделать его вполне великолепным. Она едва узнала себя в зеркале, когда закончила туалет и надела на золотистые длинные локоны блестящую серебряную диадему. На сцене ее встретил одобрительными словами мистер Мальтраверс, усадил ее в золотой волшебный храм, окруженный искусственным огненным дождем и назначенный служить лучшей декорацией последнего акта балета, и, любуясь ею, удалился. Через несколько минут должны были поднять занавес.

Сердце бедной девушки сильно билось. Хотя ей нечего было больше делать, как неподвижно сидеть в своем храме, она все-таки не могла избавиться от страха при мысли о том, что столько любопытных взоров обратятся на нее.

Подле храма, среди группы молодых девушек, окружающих пьедестал, стояла Эстер и громко разговаривала.

— Очень мило! — воскликнула она презрительно. — Хорош же вкус у мистера Мальтраверса, если он находит красивой эту незначительную особу. Она такая же королева красоты, как и наша старая колдунья, выметающая сцену.

Виолетта невольно повернулась в ту сторону, откуда слышала столь лестное для нее замечание, и увидела Эстер. Она была очень хороша в своем блестящем костюме, но лихорадочный блеск глаз и впалые щеки были заметны, несмотря на румяна и разные искусства дамского туалета. Виолетта рассматривала несколько секунд ее черные глаза, и ей показалось, что она где-то видела похожие. Но где и когда, она не могла припомнить. Подняли занавес, и взору Виолетты представилось бесчисленное множество голов, ярко освещенных лампами. Она увидела прекрасных дам и мужчин аристократического вида и множество лорнетов, направленных на нее. Так как сцена эта была довольно продолжительная, Виолетта имела достаточно времени осмотреть публику. Вдруг она побледнела.

В углу оркестра она увидела человека. Он сидел, скрестив руки на груди и неподвижно глядя вперед, в глубоком раздумье. То был Рафаэль Станмор. Но, вспомнив, что столько взоров обращено на нее, она пересилила свое волнение и стала смотреть на то лицо, черты которого так часто выказывали ей любовь. Она пристально смотрела в глаза Рафаэля Станмора, и ее поразило их сходство с глазами Эстер Вобер — то сходство, которое только что так удивило ее.

«Он, без сомнения, тотчас узнает меня», — подумала она, забывая, что Рафаэль не переменил обычного костюма, а она совершенно преображена. Но вот он очнулся и посмотрел на сцену. Она заметила, как при виде ее на его лице появилось удивление. «Да, он узнал меня, — подумала она, — я знала, что он узнает меня!» Она ожидала, что он подойдет к сцене и будет поджидать ее, но он оставался на своем месте до окончания спектакля.