Кровавое заклятие

Отвечала мать. В отличие от мужа она почти не выказывала эмоций. Глаза женщины были усталыми, а голос бесцветный, словно она уже перешагнула границу горя. Они с дочерью шли по гребню холма, сказала женщина. Рия немного отстала. Мать слышала ее пение; девочка повторяла несколько рифмованных строчек — снова и снова. Вдруг Рия умолкла. Песенка оборвалась на полуслове. Женщина оглянулась и увидела, что девочка исчезла. Она подняла глаза и увидела ноги дочери, словно свисающие с неба. А потом мать заметила распахнутые крылья птицы, уносившей ее дочь.

Женщина коротко взглянула на Мэну и снова распростерлась на полу перед троном.

— Тогда я поняла, что Майбен украла ее, — закончила она.

— Майбен ничего не крадет, — назидательно произнес Вамини. — То, к чему она прикасается, принадлежит ей.

— Я думала, — ответила мать, снова подняв взгляд, — что Рия моя. Она появилась…

Вамини возвысил голос, резко перебив женщину:

— Глаза долу! Забыла, где находишься?! Ты думала, что девочка только твоя… Это не так! Горе — удел Майбен. То, что ты чувствуешь, — лишь малая толика страданий, которые выносит она. Столь малая, что похожа на единственную крупинку песка в сравнении с песчаными берегами Вуму. Майбен забрала дитя в свой дом на Увумале, дабы девочка развлекала ее. Однажды ты поймешь, что богиня оказала великую милость — и твоей дочери, и тебе самой. Разве не так, Владычица Ярости?

Это был сигнал, которою боялась Мэна. Знак того, что пришло время сказать свое слово. Она поднялась и направилась к несчастным родителям, воздев руки — так, что оперенные полы ее одеяний взметнулись, будто крылья птицы перед полетом.

Лицо Мэны было неподвижно и спокойно, но это далось ей лишь ценой огромных усилий. Она судорожно искала правильные слова, которые могли оправдать деяние злобной богини. Искала — и не находила. Мэна знала, как ужасна ее маска с клювом, нависшая над двумя маленькими людьми. Она ощутила укол стыда.

Молодые супруги прижались к полу, когда Мэна остановилась перед ними. Она видела татуировку на руке мужчины, цепочку позвонков на спине женщины. Как же она любила этих людей — всех людей вуму! Мэне нравилось смотреть на них, вдыхать запах их кожи, слушать их смех. Она восхищалась плавной грацией их движений. Мужчина и женщина перед ней сейчас олицетворяли весь народ вуму. Всех людей, живших под властью злобной богини. Мэна надеялась, что они не глянут на нее. Им нельзя этого делать. Уткнувшись лицами в пол, они готовы были внимать Мэне, слушать, как она оправдывает деяния Майбен. Мэна же могла сказать лишь несколько фраз. Напомнить им, что Майбен не отвечает ни перед кем, что она все еще зла и обижена на людей, оскорбивших ее. Богине не за что извиняться. Родители девочки еще поблагодарят ее за науку. За то, что она предоставила им возможность испытать горе и пережить его.

Однако слова, которые в конечном итоге сорвались с губ Мэны, изумили ее саму. Она произнесла их не по-вумански. Мэна говорила на языке, который иногда снился ей по ночам — полузабытом языке ее детства. Она сказала молодым супругам, что ей очень жаль их. Ей не под силу в полной мере понять их печаль, но она старалась, действительно старалась. Если бы она только могла, она вернула бы им круглолицую девочку. В самом деле вернула бы.

— Но я не могу, — сказала Мэна. — Теперь Майбен позаботится о Рие. А вы вдвойне любите своего сына. Отдав богине самое ценное, вы получили ее благословение; ваша жизнь станет счастливой, и сын будет радостью для вас. Всегда…

Покинув залу, Мэна раздумывала, что сделал бы с ней жрец, если б понял ее речи. Плохо уже то, что он вообще слышал их. Возможно, он выпорол бы ее; впрочем, это пугало Мэну далеко не так сильно, как казалось жрецу. Временами, когда он начинал разглагольствовать, Мэне хотелось достать свой старый меч и снести ему голову. Кровавая картина стояла перед ее мысленным взором с такой ясностью, что Мэна сама поражалась, откуда берутся такие жестокие мысли. Впрочем, возможно, она слишком долго пробыла воплощением ярости Майбен…

Хотелось бы знать, помогла ли она хоть немного этим горюющим людям. Разумеется, ее слова были для них абракадаброй. Мэна понимала, что она просто струсила, не сумела перебороть себя. Почему она всегда хватается за старый язык в самые трудные моменты жизни?

В таких размышлениях Мэна провела весь день до самого вечера. В темноте она вышла из храма и отправилась домой, на сей раз надев полотняную сорочку, потому что с моря тянуло прохладным ветром. Босые ноги ступали по слежавшемуся песку, в бледном сиянии звезд тропа казалась серебристой. По одну сторону от нее вздымалась темная изгородь невысоких кустов.