Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным

Когда СС, Полиция порядка и «травники» вошли в гетто 19 апреля 1943 года, их встретили снайперским огнем и «коктейлями Молотова». Им даже пришлось отступить из гетто. Немецкие командующие докладывали, что в битве потеряли двенадцать своих людей. Мордехай Анелевич написал письмо своему товарищу по Еврейской боевой оргиназиции, Исхаку Цукерману, который в то время был за пределами гетто, о том, что еврейская контратака «превзошла наши самые смелые мечты: немцы дважды бежали из гетто». Пресса Армии Крайовой написала про «неизмеримо сильное и решительное вооруженное восстание»[601].

Члены Еврейского военного союза, организации правого толка, забрались на верхушку самого высокого здания в гетто и водрузили два флага: польский и сионистский. Отряды Еврейского военного союза боролись с большой решимостью возле своего штаба на Мурановской площади. 20 апреля был отстранен от должности начальник СС и полиции Варшавского округа Фердинанд фон Заммерн-Франкенэгг. Его заменил Юрген Штроп, получивший звонок от разъяренного Гиммлера: «Вы должны снять эти флаги любой ценой!» Немцы их все же сняли 20 апреля (в день рождения Гитлера), хоть и понесли при этом потери. В этот день немцы умудрились войти в гетто и остаться там, хотя их шансы по зачистке населения казались слабыми: большинство евреев прятались, а многие были вооружены. Немцам пришлось разработать новую тактику[602].

С самого первого дня восстания в Варшавском гетто евреи гибли в бою. Когда немцы находили евреев, которые не могли работать, они тоже их убивали. Немцы знали, что им нет никакой пользы от тех, кого они найдут в госпитале на улице Генся, – там был последний в Варшаве еврейский госпиталь. Марек Эдельман нашел там десятки трупов в больничной одежде. В гинекологическом и акушерском отделениях немцы убили беременных женщин и рожениц вместе с новорожденными. На углу улиц Генся и Заменгофа кто-то подложил живого ребенка к обнаженной груди мертвой женщины. Хотя еврейское сопротивление выглядело для посторонних как война, но немцы не соблюдали никаких законов или обычаев войны внутри гетто. Простое существование еврейских недочеловеков для СС было преступлением само по себе, а их сопротивление приводило в ярость и оправдывало любые ответные действия[603].

Штроп решил, что единственный способ очистить бункеры и дома – сжечь их. Поскольку Гиммлер уже приказал физически уничтожить гетто, то сжечь дотла дома в нем потерей не считалось. И действительно, поскольку Гиммлер не знал, как разрушить здания, огонь решил две нацистских проблемы одним махом. 23 апреля 1943 года люди Штропа начали сжигать здания гетто, квартал за кварталом. Вермахт играл небольшую роль в этом сражении, но его саперы и огнеметчики были задействованы в разрушении жилых домов и бункеров. Эдельман вспоминал об «огромных огненных бурях, которые накрывали целые улицы». У задыхающихся евреев не было другого выхода, кроме как выбираться из своих бункеров. По воспоминаниям одного из выживших, они думали: «Пусть нас лучше застрелят, чем сгореть в огне». Евреи, застигнутые пожаром на верхних этажах зданий, прыгали вниз. Немцы захватили много узников с переломами ног. Этих людей допросили, а затем расстреляли. Единственным путем для евреев выбраться из подожженных зданий было перебираться из одного бункера в другой днем, а ночью – из одного дома в другой. В течение нескольких дней СС не будут себя чувствовать в безопасности на улицах гетто в темноте, поэтому еврейские бойцы и гражданское население могли в ночные часы передвигаться и перегруппировываться. Однако поскольку они не могли остановить пожара, их дни были сочтены[604].

Немцы атаковали гетто 19 апреля 1943 года, в канун праздника Песах. Пасха выпадала на следующее воскресенье, 25 апреля. Польский поэт Чеслав Милош описал христианский праздник по другую сторону гетто, вспоминая в своем стихотворении «Campo di Fiori», что люди катались на карусели на площади Красинского, прямо за стеной гетто, когда евреи боролись и умирали. «Я думал тогда, – писал Милош, – об одиночестве погибающих». Карусель работала ежедневно в течение всего восстания. Она стала символом еврейской изолированности: евреи погибали в собственном городе, когда поляки за стенами гетто жили и смеялись. Многим полякам было безразлично, что происходит с евреями в гетто. Однако были и неравнодушные, некоторые пытались помочь и даже погибли при этом[605].