Кровавый чернозем

Уходил Денис от Маруси со смешанным чувством. С одной стороны, он добыл какие-то сведения. С другой стороны, Маруся ему понравилась, и очень неприятно, что пришлось так на нее давить. Она была неплохим человеком. Непонятно, правда, зачем с таким подонком связалась, но у женщин это как-то по-другому устроено. Они на то, подонок он или нет, внимания не обращают. Им важно, как ты непосредственно к ним относишься. Скажи только пару добрых слов — и готово дело, записали тебя в хорошие люди, несмотря ни на что. А то, что ты подлости строишь на каждом шагу, это у тебя просто натура такая сложная. Хотя, может, в этом их достоинство, женщин. Полюбите нас, так сказать, черненьких, а беленьких и всяк полюбит…

Денис, подумав, позвонил в «Глорию» и вызвал себе на подмогу Демидыча — надо было проследить за домом. Стало быть, Пузырь большой собственник и мелкий домашний тиран. Бросил женщину, но для каких-то надобностей при себе держит, бережет про запас. А может, и ему тоже хочется, чтобы кто-то у него был. Ну, это его проблемы. Тут-то мы тебя и поймаем, подумал Денис.

Дальнейшее было уже легче легкого. Встретить этого «засланца» Валентина, проследить за ним по всем правилам, куда он пойдет, — ведь будет же он о результатах наблюдения докладывать Пузырю рано или поздно… В крайнем случае спровоцируем. Приду к Марусе с вином и букетом, подумал Денис. Вот смеху будет… А там выйдем на след, отыщем квартирку, на которой Пузырь прячется, устроим засаду объединенными силами и накроем всю шайку. Очень даже просто… Проще пареной репы. Денис сладко потянулся. Дело продвигалось к финалу. И лопнет тогда надувшийся мыльный Пузырь, подумал он. Лопнет.

Глава тринадцатая

Узкая проселочная дорога, петляя, вела к дому Сергеевых. Скользя по весенней деревенской грязи и чертыхаясь, Ковригин подходил к ничем не примечательному строению пятидесятилетней давности.

«Черт, нужно было резиновые сапоги обуть, решил пофорсить, вот тебе и результат», — ругал сам себя Ковригин, отряхивая с ботинок налипшую на них грязь.

Дом Сергеевых стоял на окраине. Небольшой, светло-коричневый, давно не крашенный, с покосившейся дверью, он производил впечатление заброшенного, покинутого хозяевами дома. Если бы не цветы на подоконниках, можно было бы подумать, что в доме уже давно никто не живет.

Зеленый облезлый забор, казалось, вот-вот готов был рухнуть. Калитка закрывалась на веревочку, цепляющуюся с внутренней стороны забора за ржавый длинный загнутый гвоздь. Неловкое движение Ковригина, и калитка едва не отвалилась — оказывается, она держалась только на одной петле, Ковригин вовремя успел придержать калитку: не получилось, решил оставить, как есть, зацепив веревкой за гвоздь, прошел к дому по узкой асфальтированной дорожке, стуча ботинками об асфальт, стряхивая с них комья грязи.

Во дворе никого не было. На веревке, протянутой вдоль двора, висело давно высохшее белье, застиранные простыни, штопаные носки.

«Ишь, бедными прикидываются», — оглядывая жилище, раздраженно подумал Василий. Поймал себя на раздражении, задумался… Собственно, для раздражения у него не было никаких оснований: старые люди, вполне возможно, живущие на одну пенсию, могли быть на самом деле бедными и не иметь ни малейшего представления о том, чем на самом деле занимается их сын.

«Не верю, что не знают, — прокомментировал для себя эту мысль привыкший спорить сам с собой Ковригин, — наверняка прикидываются, тоже мне конспираторы».

Ковригин постучал в дверь. Никто не отозвался.

«Ну и хорошо, — Ковригин опустился на лавочку около двери, — есть время для размышлений».

Размышлять Ковригин любил, это придавало ему значимости в собственных глазах, превращая в философа, иногда в детектива. Поскольку впечатлений от деревенской жизни было немного, а ум у Ковригина был острый, живой, нуждающийся в постоянном притоке свежих ярких событий, размышления и фантазии — вот все, что ему оставалось. Впечатлений, конечно, было много, но все они, как правило, были садоводческого или огороднического порядка. И как ни старался переключить Ковригин всего себя целиком на деревенскую жизнь, не получалось. Снова и снова происходили события, которые по значимости оказывались важнее, интереснее и насыщеннее его простой фермерской жизни. И теперь Василий Васильевич даже был рад тому, что в его жизни снова происходило что-то, заставляющее его душу, его ум работать.

«Итак, давай по порядку», — сказал сам себе Ковригин, устраиваясь на лавке поудобнее и принимаясь за свое любимое дело — размышлять.

«Первое, что мы имеем: родители Пузыря оказались моими односельчанами, и это хорошо. Хорошо потому, что теперь я смогу многое еще узнать. Если, конечно, Иван Николаевич и Анна Ивановна Сергеевы не окажутся соучастниками дел, которые творит их сын, — Ковригин тут же отбросил эту мысль как невероятную. — Пожилые люди, зачем им все это?»

Размышляя таким образом, Ковригин продолжал наблюдать: дом не обнаруживал никаких признаков жизни, казалось, все замерло или затаилось, даже сухие листья на деревьях не шелохнулись.