Кровавый Гарри

— А что бы вы хотели, отец? Морального осуждения? Нравоучений? Борьбы за чужую и чуждую мне нравственность? Вы упрекаете меня в переоценке самого себя, пусть! Но тут же ждете от меня куда большего самомнения, верно ли я вас понимаю? Чтобы я мнил себя тем, кто вправе указывать посторонним мне людям как себя вести? Которым я как раз не папа, не родственник? Чтобы я, знающий за собой немало и слабости и прегрешений, чтобы вы обо мне не думали, занялся фарисейством? Во имя чего? Тем более, что результат понятен: все нормальные люди будут смотреть как на дурачка не от мира сего, в лучшем случае, а те, кому я стану все это указывать, просто пошлют куда подальше! И будут правы. — Максим сам не заметил как стал заводится, нечаяно двинув покалеченной рукой, отчего прикусил язык, но упрямо возвратил руку в прежнее положение.

Пока он горячо говорил, Соболев Старший замер, закаменел. Вся фигура его превратилась в застывшую статую. Максим очередной раз поразился тому как отец умел "говорить телом", без слов, и сейчас его вид был достоин рук лучших скульпторов, пожелай они изобразить человека чем-то столь сильно удрученного, что он не то что позабыл о времени, а словно выпал из пространства жизни.

— Помоги мне всевышний, — донеслось до Максима на грани возможностей слуха.

— Вам кажется, что я неправ? — Решился заговорить парень, когда пауза затянулась. — Вам, вероятно, представляется совершенно естественно вмешиваться в любую жизнь, если это в ваших интересах, ломать ее, отбирать нужное и отшвыривать, с презрением, ненужное? Да даже и без непременного интереса, а так, просто от скуки? Ведь это так удобно считать себя вправе делать все окружающее под себя, как приятнее глазу, комфортнее. Вы в этом видите силу, отец мой?

Соболев Старший молчал, и Максиму чудилось в его молчании нечто пугающее, что-то жутковатое. Но когда тот поднял на него взгляд, Максим опешил от той боли, смертельной усталости и отчаяния, что плескались в его глазах. Только сейчас Максим понял и у видел, что отец уже весьма в годах.

— Ты ведь все это серьезно?

— Вполне. Совершенно серьезно. — Максим сглотнул от тихого и чем-то страшного вопроса отца, но ответил вполне уверенно.

— Они все там были рабами. Все. Все общество. Немыслимо. — Соболев Старший опустил голову. — Я говорю о другом, парень, совсем о другом. О свободе. Маги или просто обыватели, сильные в возможностях своих или нет — не столь важно. Человек или свободен или раб. Вот и все. Третьего не дано. И данность эта не зависит от того можешь ты убить или нет. Купаешься в золоте или спишь в канаве. Господин или слуга. Стоишь по стойке "смирно", или на голове. Сидишь в тюрьме или на троне. Связан догматами или распущен. Любишь кого-то или только себя. Это не важно все. Важно кто ты. А вариантов всего два. Свободный человек или раб.

— Боюсь, что я вам надоел этим вопросом, отец, но я вас не вполне понимаю.

— Конечно. Я понимаю, что ты не понимаешь. Теперь. Я думал… впрочем, неважно. Мне надо подумать, Максим, крепко подумать. Уходи.

— Мне идти? — Максим ощутил недовольство. Что-то в негромком монологе отца задело его много больше, чем любые крики. Что — он не мог уловить, но что-то начало жечь изнутри. Кроме того, он был решительно не согласен со сказанным, как с содержанием, насколько он смог его уловить, так и с безапелляционностью тона, похожим на тот приговор, что уже не требует даже эмоций.

— Иди. — Отец стал холоден как лед. Странно, но Максиму захотелось остаться, чтобы сказать что-то еще, лишь бы не расставаться так, на морозной ноте. Тем не менее он не стал спорить и поднялся.

— Что с моими пальцами? — Максим потряс искалеченной рукой. — Они вернутся ко мне, или вы желаете оставить все как есть? Может отрезать еще?

— Иди, — поморщился отец, — перед тренировкой скажешь Михаилу, чтобы вылечил. Это он ковал этот нож.

— Так он еще и кузнец и артефактор? — Рассмеялся Максим. — Но вряд ли я смогу последовать вашему совету, отец. Вы плохо меня слушали, потому не услышали.

— Слышу я хорошо. Ты сказал. Я услышал. Но если хочешь вернуть себе пальцы — ты обратишься к этому человеку. Нет — ходи без пальцев, твоя проблема. Сам ты это не излечишь. И не думай, что наставник непременно выполнит твою просьбу. Если заартачится, скажи, что это я попросил.

— Попросил?! Вы можете что-то просить у слуги? Это что-то новенькое!

— С чего ты взял, что Михаил мой слуга? — В голос Соболева Старшего стала возвращаться насмешливость. — Я? Я несколько преувеличил в порыве чувств. Михаил мне не слуга. Он мой друг. Лучший друг, если интересно, друг, которого мой сын и наследник требует убить, чтобы казаться себе значимым и важным, а не слабым и никчемным.

— Благодарю за добрые слова, отец. — "Все-таки ему вновь удалось вывести меня из себя, — подумал Максим, выходя из комнаты, — талант, нечего добавить. Мне надо убить кого-нибудь, чтобы успокоиться, и не уверен, что это шутка"

— Супруге мое почтение. — Услышал он уже спускаясь по лестнице.

Глава 25