Кровавый пир

– Сюда! Вот так! Еще доску! Теперь перину! – командовал карлик, сооружая носилки из копий и досок.

Потом они тихо положили Наташу, укутали одеялом и осторожно понесли по узким улицам, окружив носилки стражею. Василий шел рядом с носилками, и мгновениями ему казалось, что он хоронит Наташу. Слезы сжимали ему горло, и он останавливался в волнении.

Позади церкви показался поповский дом.

Крепкий дубовый сруб, высокий забор, крепкие тесовые ворота – все производило впечатление крепости и покоя.

– Сюда, сюда, милостивцы! – говорил старый, седой священник с добрым, морщинистым лицом.

Он раскрыл широкую калитку и впустил носилки.

– А вас уж и не надобно! – сказал он страже. – Здесь всякий у меня в безопаске!

Он провел их в светлую горницу и там уложил Наташу.

– Погляди за ее спокоем, отче! – глухо сказал Василий. – Я ничего не пожалею!

– Ну, ну! Христианское дело, не для мзды! – отвечал священник.

Василий поклонился и спешно ушел, боясь, что его хватится Стенька.

«Словно бросил ее!» – с горечью думал он и в то же время чувствовал, что судьба его бесповоротно уже связана с судьбою атамана.

Только до Саратова он рвался, сгорая жаждою мести, и ему не было охоты даже идти разбоем, но возврата он не видел, да и душа его как-то свыклась с разгульною казацкою жизнью.

«Двум смертям не быть, одной не избыть! – думал он. – А тут хоть чувствуешь свою волю вольную». И только болезнь Наташи томила и мучила его и своим неизвестным исходом, и своею тайною причиною. В уме мелькало смутное опасение, от которого он стонал и плакал.

Часть пятая

I

Воевода симбирский, Иван Богданович Милославский, тревожился не понапрасну. Все вокруг волновалось, словно море в бурную погоду. Что ни день, приезжали перепуганные помещики, бросившие свои усадьбы во власть холопов, и селились в своих осадных домах.

Весь день с раннего утра Милославский был на ногах: то в приказе диктовал письмо к воеводам саратовскому, самарскому, казанскому, в города своего воеводства диктовал строгие наказы» вора беречься, а людей с прелестными письмами и иных смутьянов имать и ему доставлять», то в пыточной башне он чинил допросы людям, заподозренным в измене и сношениях с ворами, то осматривал укрепления, считал свое малое войско, готовился к обороне, то, наконец, держал совет с ближними своими детьми боярскими, дворянами и стрелецкими головами.

И что ни день, то худшие вести со всех сторон доходили до него.

Прибегавшие в город помещики рассказывали всякие страхи. Чуваши, мордва, черемисы – все поднялись, бродят толпами, жгут, режут, неистовствуют.

– Срамно рассказывать, – говорил один помещик, убежавший из-под Атамара, – баб, что пищали, зельем набивают и фитиль прикладывают! Младенцев кверху мечут и на копья берут!..

Милославский слушал и только хватался за голову.

– Что сделаю! – восклицал он в отчаянье. – Пошлю стрельцов, город без защиты оставлю. У меня и так всего четыре приказа.

Из Саратова и Самары в ответ на свои письма чуть не в ту же пору он получил воеводские письма, в которых его просили о помощи. «Царь – государь, – писалось в тех письмах, – заказал нам всем вести себя с великим бережением и друг дружке помочь чинить, а потому пошли нам войска. Со своими людишками не устоим против вора».

Милославский горько смеялся.

– Вот, Онуфриевич, – говорил он своему дьяку, – а мы с тобой только что такие же грамотки послали. Только себя тешим!

– Никто, как Бог, Иван Богданович, – вздыхал дьяк, – всем от вора великое теснение! Помирать, видно, готовиться надоть!

– Постой, дьяче, – сурово перебивал его Милославский, – нам с тобою такие речи говорить негоже. В людях и то малодушество, еще мы станем слезы лить!..

Прошло еще немного времени, и раз, когда Милославский сидел в приказе, ему пришли сказать:

– Сидит у тебя в избе какой-то человек. Бает, из Саратова. А Саратов ворами взят!

Милославский быстро прошел к себе. Перед ним встал высокий, статный мужчина лет сорока. Кафтан на нем был испачкан, ноги босые и голова простоволосая.

– Кто еси? – спросил его воевода.

– Корнеев, милостивец, дворянин саратовский! – ответил мужчина. – Почитай, один живот сохранил.

– Саратов взяли?

– Взяли, воевода! В одночасие взяли. Легли спать в спокойствии, проснулись в утрие – и кругом воровские люди. Пожар, кровь, крики и всякое поругание. Посадские людишки воров пустили, город запалили, и стрельцы отложились.

Воевода задумался.

– Так, так, – произнес он вполголоса, – первые воры! Вот кого беречься надобно. Сам Стенька Разин был? – спросил он.

– Идет и сам. А впереди нашего же дворянина Ваську Чуксанова заслал. Он и город взял!

– Свой дворянин! – удивился воевода. – Да что у него, креста на шее нет? Как могло такое статься?

– Про то не знаю! Бают, осерчал очень на воеводу, так в отместку.

– Ну, ин, – поднялся воевода, – теперь мне недосуг. Ужо поговорим; а пока что прикажу тебя здесь помогать, на службу запишу. Нам людей надо. Укажу места тебе!

– Рад за государя живот положить! – ответил Корнеев, кланяясь.