Кровавый пир. За чьи грехи?

— Сюда, сюда, милостивцы! — говорил старый, седой священник с добрым, морщинистым лицом.

Он раскрыл широкую калитку и впустил носилки.

— А вас уж и не надобно! — сказал он страже. — Здесь всякий у меня в безопаске!

Он провел их в светлую горницу и там уложил Наташу.

— Погляди за ее спокоем, отче! — глухо сказал Василий. — Я ничего не пожалею!

— Ну, ну! Христианское дело, не для мзды! — отвечал священник.

Василий поклонился и спешно ушел, боясь, что его хватится Стенька.

"Словно бросил ее!" — с горечью думал он и в то же время чувствовал, что судьба его бесповоротно уже связана с судьбою атамана.

Только до Саратова он рвался, сгорая жаждою мести, и ему не было охоты даже идти разбоем, но возврата он не видел, да и душа его как-то свыклась с разгульною казацкою жизнью.

"Двум смертям не быть, одной не избыть! — думал он. — А тут хоть чувствуешь свою волю вольную". И только болезнь Наташи томила и мучила его и своим неизвестным исходом, и своею тайною причиною. В уме мелькало смутное опасение, от которого он стонал и плакал.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

I

Воевода симбирский, Иван Богданович Милославский, тревожился не понапрасну. Все вокруг волновалось, словно море в бурную погоду. Что ни день, приезжали перепуганные помещики, бросившие свои усадьбы во власть холопов, и селились в своих осадных домах.

Весь день с раннего утра Милославский был на ногах: то в приказе диктовал письмо к воеводам саратовскому, самарскому, казанскому, в города своего воеводства диктовал строгие наказы "вора беречься, а людей с прелестными письмами и иных смутьянов имать и ему доставлять", то в пыточной башне он чинил допросы людям, заподозренным в измене и сношениях с ворами, то осматривал укрепления, считал свое малое войско, готовился к обороне, то, наконец, держал совет с ближними своими детьми боярскими, дворянами и стрелецкими головами.

И что ни день, то худшие вести со всех сторон доходили до него.

Прибегавшие в город помещики рассказывали всякие страхи. Чуваши, мордва, черемисы — все поднялись, бродят толпами, жгут, режут, неистовствуют.

— Срамно рассказывать, — говорил один помещик, убежавший из-под Атамара, — баб, что пищали, зельем набивают и фитиль прикладывают! Младенцев кверху мечут и на копья берут!..

Милославский слушал и только хватался за голову.

— Что сделаю! — восклицал он в отчаянье. — Пошлю стрельцов, город без защиты оставлю. У меня и так всего четыре приказа.

Из Саратова и Самары в ответ на свои письма чуть не в ту же пору он получил воеводские письма, в которых его просили о помощи. "Царь-государь, — писалось в тех письмах, — заказал нам всем вести себя с великим бережением и друг дружке помочь чинить, а потому пошли нам войска. Со своими людишками не устоим против вора".

Милославский горько смеялся.

— Вот, Онуфриевич, — говорил он своему дьяку, — а мы с тобой только что такие же грамотки послали. Только себя тешим!

— Никто, как Бог, Иван Богданович, — вздыхал дьяк, — всем от вора великое теснение! Помирать, видно, готовиться надоть!

— Постой, дьяче, — сурово перебивал его Милославский, — нам с тобою такие речи говорить негоже. В людях и то малодушество, еще мы станем слезы лить!..

Прошло еще немного времени, и раз, когда Милославский сидел в приказе, ему пришли сказать:

— Сидит у тебя в избе какой-то человек. Бает, из Саратова. А Саратов ворами взят!

Милославский быстро прошел к себе. Перед ним встал высокий, статный мужчина лет сорока. Кафтан на нем был испачкан, ноги босые и голова простоволосая.

— Кто еси? — спросил его воевода.

— Корнеев, милостивец, дворянин саратовский! — ответил мужчина. — Почитай, один живот сохранил.

— Саратов взяли?

— Взяли, воевода! В одночасие взяли. Легли спать в спокойствии, проснулись в утрие — и кругом воровские люди. Пожар, кровь, крики и всякое поругание. Посадские людишки воров пустили, город запалили, и стрельцы отложились.

Воевода задумался.

— Так, так, — произнес он вполголоса, — первые воры! Вот кого беречься надобно. Сам Стенька Разин был? — спросил он.

— Идет и сам. А впереди нашего же дворянина Ваську Чуксанова заслал. Он и город взял!

— Свой дворянин! — удивился воевода. — Да что у него, креста на шее нет? Как могло такое статься?

— Про то не знаю! Бают, осерчал очень на воеводу, так в отместку.

— Ну, ин, — поднялся воевода, — теперь мне недосуг. Ужо поговорим; а пока что прикажу тебя здесь помогать, на службу запишу. Нам людей надо. Укажу места тебе!

— Рад за государя живот положить! — ответил Корнеев, кланяясь.

Еще пуще задумался воевода, а там, еще спустя неделю, прискакал его посланец, боярский сын Усамбеков, с вестью из Самары, что и Самара взята и идет Разин вскорости на Симбирск.

— Большой бой был? — спросил Милославский.

— А и боя не было, — ответил Усамбеков, — посадские ворам ворота открыли и башни подожгли. Нельзя и биться было.

— Опять посадские! — воскликнул воевода. — Ну, ну! Я же дури не сделаю, не дам им воли!

В тот же вечер, словно мух из горницы, он выгнал посадских из города всех в посад.

— Пусти, воевода, государю. послужить! — просили некоторые.