Кровавый пир. За чьи грехи?

Чуксанов пил и молчал. Дума о Наташе не давала ему покоя. Теперь он чувствовал, что она выздоровеет, но рядом с этим страшные мысли пробирались в его голову, когда он слово за словом восстанавливал ее бред. Вспоминая старое время, она называла его ласковыми именами, а потом гнала и "ляла его. "Неужели батюшка с братцем натолкали ей в голову против меня", — думал Василий и жалел, что еще мало мучил их.

— Брось, Вася, кручиниться! — говорил ему Разин. — Гляди, до Казани дойдем, какую свадьбу сыграем! Ой! Гуляй, казак!..

— Симбирск! — на заре пятого сентября закричал Ивашка Волдырь, вбегая в рубку атамана.

— Ой ли? Вот так скоро! — радостно воскликнул Степан, вскакивая. — Идем, казаче, взглянем!

Он вышел на палубу, и перед ним на низине открылся Симбирск, освещенный холодным солнцем. Ясно, спокойно, вырисовывался он на фоне бледного неба и, казалось, не чуял беды, которая шла к нему спешным шагом.

— Вот он, миленький! — сказал Степан. — И не надо тебя, да на дороге стоишь! Вася! — обратился он к Чуксанову. — Ты все сумный такой. Сойди-ка на бережок, достань языка, милый друг!

Василий послушно отошел и сел в челнок. По берегу шел его есаул Кривой со своей сотней, в которой Кострыга, Тупорыл и Горемычный стояли десятниками, а Пасынков и Дубовый пятидесятниками.

Василий с трудом разыскал их среди нестройных полчищ мужиков. Густой тучей ехали башкиры на своих маленьких конях с саадаками за плечами, со страшным чамбулом на луке высокого седла. Тут же гнали стада баранов, оглашавших воздух нестройным блеянием. За ними шли холопы и мужики с дубьем, с косами, с рогатинами, стадо быков и коров, казаки, несколько сотен, более для порядку, а там мордва, чуваши с дубинами и топорами. Василий ездил между ними, пока, наконец, набрел на свою сотню.

Кривой ему обрадовался.

— Атаман! — закричал он. — А мы думали, что ты уж и бросил нас!

— Со смертью уж брошу, — ответил Василий, — дай-ка мне человека два языка снять!

— А зачем два? У нас Аким на это. Он тебе живо достанет.

Василий позвал Акима

— Языка достать надоть!

— А можно.

— Один-то управишься?

— А одному-то легче, государь!

Василий нахмурился. Как ни учил он Акима, но тот в своем прежнем господине не мог признать себе ровню.

Он низко поклонился Чуксанову, повернул свою лошадь и выехал из войска.

Чуксанов поехал со своею сотнею. По дороге Кривой без умолку говорил ему.

— Бог это тебя нам послал! Глянь, как идут! — указал он рукою на крестьянские ополчения. — Вот и мы бы так шли, а теперь нищто! Что казаки! У всех кони, мечи, копья. Я в Самаре-то во какой чекан достал! — он показал на свой чекан с серебряными насечками. — Дубовый такой же шестопер имеет важный. И казна есть, и кафтан. А все ты! Полюбился ты атаману, а за то и нам хорошо. Живем — любо!

Василий невольно улыбнулся. Действительно, из отряда в шесть человек он в Царицын привел сорок да к Астрахани сотню, и эта сотня была едва ли не лучшею во всем войске. Казаки мутились и ссорились между собою и подчас сотника брали на сабли, а у Василия по его слову согласятся наложить на себя руки, не токмо что на противника.

— Пожди, — мечтательно сказал он, — кончим все это дело, женюсь я, уйдем на Дон, заведу я себе хутор, ты рядом, и заживем тогда без воевод да бояр! — и он сам засмеялся своей мечте. Не то сулила ему судьба.

— А вот и он! — сказал Аким, подъезжая к Чуксанову. Василий обернулся. Аким сидел на коне, а позади, держась за его плечи, сидел белобрысый мужик в армяке и гречишнике.

— Как взял его?

— Да и брать не надо было. Сам шел, я только подвез!

— Ну и ладно! Садись, друже, ко мне теперь… Я тебя к атаману повезу!

Мужик кивнул головою, соскользнул на землю, ловко прыгнул за седло к Василью и, как кошка, уцепился, за его плечи.

Василий поскакал к берегу.

Разин сидел на палубе, когда Василий привел к нему посадского.

— Вот и язык! — сказал он.

— Лихой ты у меня! — похвалил его Степан, а мужик, увидев атамана, повалился в ноги и радостно воскликнул:

— Многая лета тебе здравствовать, батюшка наш, Степан Тимофеевич!

Степан весело засмеялся, обнажив белые, крепкие, как у волка, зубы.

— А ну, здравствуй и ты! — сказал он. — Кто таков?

— Николка Белобрыс, с посада!

— Что скажешь: ждут меня людишки?

— Ждут, батюшка, как солнышко. Пойди к нам, хлебом солью встретим!

— Ну, ну! Ввечеру у вас буду. Вы мне воеводу свяжите!

Белобрыс почесал затылок.

— Не можно этого…

Степан нахмурил свои густые брови.

— Как? Почему не можно?

— Догадлив пес, — ответил посадский, — заперся у себя в Кремле, рвом окопался и нас, посадских людишек, только вешает, а чтобы в город — ни-ни!

— Так-то! — усмехнулся Степан. — Смекнул. Ну, да черт с ним, мы тогда силой возьмем. У нас для него припасено.

Белобрысый оживился.

— У нас, батюшка, и острожек есте! Кре-епкий!

— Ладно! — сказал Степан. — Выпей теперь с дорожки. Эй, дайте ему вина!

Казак поднес ему чару.

Белобрыс улыбнулся и, старательно вытерев губы, взял чару.

— Многая лета тебе, батюшке! — сказал он, выпивая.