Кровавый плацдарм. 49-я армия в прорыве под Тарусой и боях на реке Угре. 1941-1942

6. Соседи: справа 53 СД — положение частей без изменения; слева 154 СД — удерживает рубеж АСТАПОВА СЛОБОДА... (Далее неразборчиво. — С. М.)

7. Связь: с дивизиями — телефон, радио, СТ-35. Со штабом фронта — радио, БОДО.

8. Погода: облачность до 6 баллов, местами туман, температура ночью 16, днем 7—15 градусов холода.

Зам. начальника штаба 49 Армии

полковник ПАСТУШИХИН.

Зам. военкома штаба Армии

бат. комиссар КУЗНЕЦОВ.

Зам. начальника оперативного отдела Штарма

подполковник БЕЛЯЕВ.

Верно: начальник секретной части опер. отд. Штарма техник-интендант 1-го ранга ИВАНОВ»^{34}.

— К 23 февраля, как раз на праздник, присвоили Ивану ефрейтора. Приказом по полку провели. Как положено. Прикрепил он «секелек» в петлицу и смотрит на меня, щурится, как кот после сметаны. «Что смотришь, — говорю ему, — надо отметить, а то дальше не пойдешь и до генерала к концу войны не дослужишься».

Причина серьезная. И не одна. Праздник — это первая. Вторая — Иванов «секелек». Стали думать: где взять? Старшина только кулак показал. Пошел, мол, кобыле в трешшину... Нам, отделению, во второй половине ночи на пост идти. Из артполка два дня назад на санях привезли легкую противотанковую пушчонку — тридцатисемимиллиметровку. Трофейную. В артмастерских ее немного переделали, отремонтировали откатник, сняли колеса, приладили к санным полозам, и получилась не пушка, а черт-те знает что. Но расчет у этой трофейной пушчонки был бедовый. Наводчик такой, что раз на спор в немецкий дот прямо в амбразуру снаряд запустил. Они из него потом несколько дней не стреляли, пока не отремонтировали. И вот нас, пехоту, посылали в охранение, позицию их охранять.

Потолкались мы по траншее, нигде ни у кого нет. Все чай пьют. До заступления в караул еще часа четыре времени. Смотрим, наводчик наш идет. Тоже ищет. Увидел Ивановы петлицы и говорит: «О, пехота, с тебя причитается!» Стали думать втроем. И наводчик вдруг говорит: «Выпивка, ребята, есть. И она рядом. Двести метров — и хоть залейся». — И кивнул через бруствер.

Куда ж ты, думаю, кума лихая, нас толкаешь? И говорит: «А я, ребята, тоже с вами пойду. Только об этом — никому. И гранат надо побольше взять». Вот что он нам сказал.

 Было у нас на нашем участке место такое — овраг, и зарос тот овраг кустарником да ольхами. Не продерешься. Овраг был заминирован. Как положено. И с нашей стороны, и с немецкой. А днем нам уже приказ зачитали: утром 24 февраля — наступаем. Правда, наша бригада оставалась на своих рубежах. Прорыв намечался в другом месте. На Юхнов. Юхнов хотели взять. А наша бригада должна была делать вид, что наступает. Называлось это — сковывать противника по всему фронту активными действиями. Чтобы немцы не сняли с нашего участка резервы и не перебросили их туда, где наши решили прорывать фронт.

И вот собрались мы и полезли в тот овраг. Недалеко наш пулеметный расчет. Слышим, разговаривают: «Да это наши саперы полезли разграждение делать». Ладно, сошло. А то могли бы и шум поднять. Мало ли кто на нейтральную полосу полез? Может, к немцам сдаваться подались...

Свои мины мы стороной обползаем, знали, как наши саперы их ставили. А вот немецкие... Ползли по тому оврагу и тряслись от страха. Я наводчику: «Может, назад вернемся?» Тот: «Ты что, тут теперь совсем рядом!» И слушать не хочет. Иван, гляжу, тоже молчит. Всем выпить хочется.

Подползли. Уже, слышим, немцы бормочут, тоже небось табачок делят. Выползли мы в соснячок и стали место выбирать. А у них перед деревней насыпан снежный вал. Когда ракета вверх пошла, заметили мы, что они за тем валом копошатся. Лезть туда бесполезно: захватят самих. Недалеко тропинка протоптана. Провод на сосенках висит. Потрогали мы его, резать не стали. Связисты с выпивкой «по нитке» не ходят. Куда бы могла вести эта «нитка»? И тут Иван вспомнил, что, когда мы несколько дней назад наступали, справа фланкирующим огнем нас все время, прижимал к земле пулемет. Откуда он бил, мы тогда не поняли. Наблюдатели наши тоже ничего толком не разглядели.