Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо

— За что же это? — несколько смущенно пожал плечами Хвалынцев. — .

— За ваш честный и смелый поступок! — отчетливо и с приятно вежливой улыбкой проговорил Свитка, немного склонясь перед Константином Семеновичем. — Вы не задумались сделать вызов на объяснение тому глупцу, который оказался трусом! вы один, почти против всех, не задумались смело высказать ваше мнение в защиту этих аристократов. Действительно, никто не имел ни малейшего нрава и повода оскорбить их таким образом, пока они имеют честь носить студентский мундир. И вы один только против всех возвысили голос. Это с вашей стороны и смело, и честно. Позвольте за это пожать вашу руку!

Слова эти, хотя Хвалынцев и нашел их как-то выделанно фразистыми, весьма приятно пощекотали его самолюбие, и он добродушно, крепко и с видимым удовольствием стиснул протянутую ему руку.

Тонкий фимиам осторожной лести закрался в темный уголок его души. Хвалынцеву было и приятно, несмотря на подмеченную фразистость Василия Свитки, и вместе с тем почувствовал он себя как-то гордее, удовлетвореннее.

— Мы, конечно, будем встречаться здесь, — продолжал Свитка, — а потому мне было бы очень, очень приятно считать вас своим знакомым.

— Ну, так будемте знакомы! — охотно согласился Константин Семенович, в третий раз потрясая руку Свитки. — Будемте без фасонов, по-студентски!

— Ба, ба, ба! Знакомые все лица! — пробасил над самым его ухом голос Ардальона Полоярова. — Здравствуйте, Шишкин! Сегодня мы с вами еще не поздоровались. А ведь вы, кажись, господин Хвалынцев? — прищурился он на студента.

— Так точно, господин Хвалынцев, — с твердым ударением, сухо и в упор ему ответил Константин Семенович.

— Ну вот, я вас и узнал! Здравствуйте! Давайте лапку!

И не дожидаясь, чтобы студент протянул руку, он бесцеремонно взял его повыше кисти и хлопнул его ладонью по всей своей пятерне, в которой сжал и потряс пальцы Хвалынцева.

— Что за церемонии, помилуйте! Мы ведь не аристократы какие, — беззастенчиво возразил Полояров. — Что на душе, то и на деле.

— Все это прекрасно, только я-то, помнится, никогда не имел с вами фамильярного знакомства.

— Э, батенька, я ни с кем церемонных-то знакомств не имею! — махнул рукой Ардальон. — Я ведь человек прямой! Мы ведь с вами никаких столкновений не имели — так чего-же нам?! А что если я тогда был секундантом у Подвиляньского, так это что же? Дело прошлое! А я собственно ни против вас, ни против Устинова ничего не имею, да и все это, знаете, в сущности-то, одна только ерунда! Ей-Богу, ерунда! Порядочным людям из-за такого вздора расходиться нечего! Все это се sont des[64] пустяки! Дайте-ка мне папиросочку.

Хвалынцев только и мог улыбнуться да пожать плечами на эту до наивности бесстыдную наглость, и желая поскорей отвязаться, подал ему раскрытый портсигар.

— Э, вишь ты, какая у вас богатая папиросница, — заметил он, вытягивая сигаретку. — Во всем-с видна дворянская-то струйка! А мы, батенька, по простоте: коли есть курево, так в бумажном картузике носим. Оно и дешево, и сердито! Вы долго еще пробудете здесь?

— До конца лекций.

— Ну, так верно еще встретимся. До свиданья!

Хвалынцев небрежно кивнул ему головою, подал еще раз руку Шишкину и Свитке и удалился из шумной и дымной коптилки.

II. Славнобубенские вести

Придя домой в самом скверном настроении духа, Хвалынцев вспомнил, что в кармане у него есть письмо. Взглянул на конверт: штемпель Славнобубенской почтовой конторы. — "Верно от Устинова", — подумал он, распечатывая, и не ошибся: письмо, действительно, было от него.