Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

  - И все-то вы знаете, Моррест-катэ, - усмехнулась Ирмина, проверяя, прочны ли крепления кирасы. - Она кончилась в мире. А в людских сердцах ни капельки не посветлело... Не перебивайте, хорошо?

  - Молчу, молчу. Пой дальше.

  И мы пошли, так как знали, что это
  Нам послан был свыше единственный шанс.
  Нас всех повела эта девушка к Лету
  Победы над воинством алков вождя.

  Мы шли по обугленным боем руинам,

  Тех, кто не дошел, наскоро хороня,
  Чтоб тот, кто дойдет, стал свободным, счастливым,
  Во имя рассвета грядущего дня.

  Вела нас она - хоть доподлинно знала,

  Что ей до победы самой не дожить,
  Что тем, кто поднимется первым в атаку,
  Придется за родину жизнь положить.

  Народ свой, страну свою ей было жалко,

  И только себя ей нисколько не жаль,
  Она наперед знала: будет предатель,
  За алкское золото он ее сдаст.

  И будут и пытки, и голод, и холод,

  И горя придется хлебнуть ей до дна,
  И в огненном покинуть нас ореоле,
  И драться с врагом завещать до конца.

  Моррест потрясенно молчал. "Как такое может быть? Почему она поет так, будто знает, чем все кончится... Чем кончилось бы, если б не этот поход в Империю... Именно так все было описано в "Сказании" - но откуда об этом знать Ирмине? Ведь он, Моррест-Михаил, сделал все, чтобы этого не случилось. А слова падали, падали - тяжеле, неотвраимые, яростные... Горечь неслучившегося - пока неслучившегося? - поражения звенела в каждом из них, жажда мести и надежда. Надежда на то, что в этой реальности сбывается и так...

  "Эта реальность, та реальность, - подумалось Морресту. - Я что, схожу с ума?"

  Эвинна погибла. Но речь ее, голос,
  Нас снова ведут, как и было тогда,
  Поймут враги снова, что слишком уж скоро
  Они торжествуют победу всегда.

  Когда же войдем мы во вражью землю,

  Где приняла ты последний свой бой,
  Затихнем на время и склоним колени
  Не перед алками, а перед тобой.

  Когда это будет? А так ли уж важно?

  Ты нам указала путь правды давно,
  И каждый из сколенцев то знает, каждый,
  Что сбудется слово твое все равно.

  - Не пой больше никогда эту песню, ладно? - попросил Моррест. - Не буди лихо. Мы должны победить, и мы победим.

  - Этого-то я и боюсь, - неожиданно серьезно, с несвойственной юности печальной уверенностью, произнесла Ирмина. - Как бы не оказалась для нее победа хуже поражения. И как бы не увидели мы все, как победа превращается в дым.

  - Ты о чем?

  - О том, что даже тут, в войске помимо Морреста есть принц Оле, - раздраженно, будто устала объяснять непонятливому ребенку, произнесла Ирмина. - И он, не колеблясь, предаст всех за бутылку. Так это в сражающемся войске. А сколько таких в столице? А по провинциям? И ведь он не самый плохой, поверь мне. Повидала их, пока Оле не купил.

  - Так ты их в постели видела, а не в политике, - усмехнулся в отросшую за войну бородку Моррест. - Там-то все могут...

  - Не скажи, - озорно подмигнула Ирмина, снова превращаясь в ветреную красавицу. Моррест был доволен: уж лучше куртизанка, чем вельва. Особенно когда губки такие, что так и хочется поцеловать, а грудь магнитом притягивает мужские взгляды. - Такого могу порассказать... И про то, как Олодрефа возбуждать, и про то, что принц Оле любит, и про то, как Ардан, наместник Балгрский, матерится, когда кончает... Нет, господин Моррест, каков мужчина в постели, таков он и во всем остальном.

  - А про Императора что-нибудь знаешь? - отчего-то спросил он.

  - Не, с ним мне не приходилось, но подружа у меня была, рассказывала. От соломенного тюфяка женщине и то больше пользы - на тюфяке хоть отоспаться можно... Все, Моррест, соберись. Не хочу, чтобы тебя убили.

  - А уж я сам-то как этого не хочу, - проворчал Моррест, трогая коня пятками. Управляться со шпорами он не умел, оттого не любил и рыцарские сапоги. Да и зачем мучить, если жеребец итак слушается? - Ладно, Ир, до вечера.

  Про себя он давно называл ее "Иришкой". Благо, между Ирминой и Ириной разница - всего одна буква.