Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

  Лунный свет обливал Эвинну с ног до головы, как призрачное, полупрозрачное серебро. В этом серебре мерцали трава и старые ивы, искрилась поверхность Фибарры. Мокрая рубашка облегала тело Эвинны, подчеркивая то, что обычно скрывала, делая ее еще прекраснее, еще нереальнее, еще недоступнее: как далекая, недостижимая, но оттого невероятно манящая мечта. Моррест уже знал, что под внешней добротой и мягкостью кроется стальной стержень - впрочем, другой она и быть не могла. Другая не пережила бы того, что пережила она.

  Скажи что-то подобное те, кто остался в его родном мире, Ирмина и даже Олтана - Моррест бы не понял. Чего доброго, решил бы, что над ним издеваются. Но Эвинна была не такая, как все. В каждом ее слове звучала несокрушимая вера и убежденность, она не играла, не кокетничала. Для нее в самом деле было невозможно отдаться, пусть трижды любимому, до свадьбы. Моррест понял: он и сам не обрадовался бы, реши она "брать от жизни все". Потому что если можно с одним, так можно и... Под здешним неярким солнцем любовь вырастала медленнее, зато была прочнее и устойчивее к заморозкам. Даже, как показывала судьба Фольвед, к таким, как смерть.

  И Моррест отказал себе в праве перешагнуть очерченную любимой грань. Вместо этого он снова и снова ловил ее пахнущие речной водой губы, прижимал к груди худенькое тело. Как сказали бы в его мире, в ту эпоху, старость которой совпала с его юностью, она была несгибаемой и принципиальной... и именно этим была ему дорога.

  Усталые и счастливые, они купались в реке, любовались на бездонный звездный небосвод. И снова целовались, пытаясь согреться в объятиях... Ночь была теплая и ясная - после Великой Ночи такие случаются нечасто. Плыли по небу удивительно большие и яркие звезды, сияла огромная луна, обливая все вокруг призрачным серебром. Лунная дорожка на Фибарре звала в сказку, в мечту, казалось, что никого, кроме них, и нет на свете.

  - Мне холодно, - когда они, усталые и довольные, смотрели на звезды, говорила Эвинна. Разумеется, не потому, что и правда замерзла. Просто нестерпимо хотелось, чтобы все это повторилось еще раз. Откуда-то пришла мысль, что это последняя возможность отбросить притворство и стать самими собой. А летняя ночь до ужаса коротка, и надо успеть... И поговорить, и искупаться, и перекусить, и поласкать друг друга.

  Они забыли обо всем на свете, и только когда восточная кромка неба стала светлеть, а звезды и луна начали блекнуть, Эвинна свернулась калачиком на измазанном в песке плаще. Одной рукой она по-прежнему обнимала Морреста за плечи. Провела языком по вспухшим от поцелуев губам и усмехнулась:

  - Ну и натворили мы с тобой сегодня, Моррест!

  - Да уж, Эви! - засмеялся он тихо. В его глазах светилось безграничное счастье.

  "Почему же мы раньше стеснялись, даже боялись друг друга? Почему перестали притворяться только теперь, когда время для любви почти ушло, а впереди лишь война, кровь, пожары, ненависть? - И, словно сама себе признаваясь, Эвинна подумала: - Потому что мы не верили в счастье, не верили, что не только кровь и ненависть правят на этой земле. Слишком много мы пережили - и я, и он, не привыкли к счастью... А оно есть, его только надо найти... Но теперь мы его нашли, и никому не отдадим".

  С этой мыслью она и заснула на безымянном островке в объятиях самого близкого под луной человека.

  Проснулись они после полудня, когда солнце пекло особенно сильно. В сероватой хмари, которая с Великой Ночи подчас еще затягивала небеса, образовался разрыв. Небеса в нем синели невероятной, первозданной синевой, а солнце, поместившееся в самой середине, изливало на землю волны давно забытого зноя, в котором нежилось все живое.

  Первым проснулся, как ни странно, Моррест. В лучах непривычно яркого и горячего, совсем как их любовь, солнца Эвинна казалась особенно прекрасной. Она так и лежала голой - как в тот момент, когда губы шептали: "Иди ко мне!" - а тело гибко отвечало на каждое его движение. Ее плащ, мокрый, а теперь и испачканный песком, служил им обоим постелью. Огненно-рыжая коса, небрежно брошенная на плечо, начищенной медью сверкала на солнце. Чуть заметно подрагивали ресницы, необычайно длинные, каким позавидовала бы любая принцесса. Рот, умеющий так неистово и щедро дарить наслаждение, чуть приоткрыт. Внутри влажно блестят снежно-белые зубки.

  Не удержался, поцеловал эти пухлые, яркие губки. Будто и ждала этого, Эвинна улыбнулась и ответила на поцелуй. Но уже возвращалась извечная, любимая Моррестом целеустремленность и практичность.

  - Представляешь, мы тут любим друг друга, а эти дурни храмовые, небось, сейчас по лесам и болотам бродят, нас ищут, - Эвинна засмеялась тихо и счастливо. Улыбающаяся, она была еще прекраснее, хотя куда уж дальше?

  - Что тут смешного? - не понял Моррест, удрученный тем, что если бы попались на глаза погоне, их бы взяли в таком виде.