Кровавый рубин

— Ну, еще нечего спешить, еще возможна ошибка, мелочь, ничтожная разница в температуре.

Тень пробежала вдруг по его лицу; он спросил:

— Ты не слышишь? Атанор гудит?

Диана насторожила слух.

— Да, учитель. Как будто звенят пчелы.

— Или поют шмели. Приближается страшная минута, — побледнев, объявил доктор. — Послушай, Диана, — тревожно сказал он, — через час я приду к тебе. Я объявлю тебе, что случилось. Уйди — я боюсь за тебя.

— Чего ты боишься, учитель? — наивно спросила Диана.

— Философский камень развивается в философском яйце и может взорваться.

— Ну и что же?

— Он в таком огромном количестве заготовлен мной, что его должно хватить на несколько миллиардов золота.

— Боже мой, учитель!

— Да, дочь моя. Уйди же!

— Я не уйду от тебя. Что случится, если горн взорвется?

— Погибнешь. Слышишь, как страшно гудит? Уже не пчелы поют. Это ревет бык.

Он взял Диану за талию и повернул ее к двери. Но она не хотела уходить.

— Уходи! — грозно сказал он. — Еще три минуты, и бык или упадет на колени, или подымет нас на рога.

Но Диана взглянула в глаза доктору Фиденциусу, которые горели странным, нестерпимым блеском, и не успела взяться за ручку дверей и в последний раз оглянуться на доктора, как раздался взрыв.

В облаке ярко-лазурного, сверкающего блеском молнии пара замигали красные искры, загремел гром, и доктор Фиденциус с криком упал на пол.

V

Сама Диана едва устояла на ногах. Но она не была ранена. Поскорее открыла она окна и, когда рассеялся пар и погасло пламя атанора, Фиденциус пришел в себя. Он получил тяжкие ожоги руки и плеча и принужден был лечь в постель. Он ничего не говорил, ни на что не жаловался, только молчал. Диана ухаживала за ним.

На другой день он сказал ей:

— Никому не говори.

— Нет.

— В маленьком хрустальном шкафчике лекарство. Принеси.

Диана смотрела, как он лечится, весь израненный, слабый, сконфуженный, и ей было жаль его. Она не смыкала глаз над ним, подавала ему пить, сварила куриный бульон и заставляла его есть и пить, как ребенка.

— Бедный ты, — говорила она. — Ах, учитель, какой ужас!

— Ничего, деточка, — стал утешать ее старик. — Я, кажется, слишком рано открылся тебе и поманил золотыми перспективами; но теперь я знаю, что нежно делать, чтобы атанор удался. Полградуса ниже, и все было бы спасено.

— Учитель, когда ты выздоровеешь, опять примешься за работу?

— Неужели ты думаешь, что я брошу свою лабораторию!

— Ты опять уйдешь в свои опыты и забудешь обо мне?

— Нет, Диана, я не могу тебя забыть. Если я работаю, — то для тебя. Помни это.

— Пройдет тысяча лет… — с огорчением сказала она, припадая своей пышной головой к его подушке.

Он погладил ее по волосам.

— Через месяц ты будешь самой богатой женщиной в мире.

Диана вздохнула.

— Чего ты вздыхаешь? Неужели ты думаешь, что я стал холоден к тебе только потому, что разбился и охладел мой атанор? Знай, что я никого не люблю, кроме тебя. Я презираю людей. Они представляются мне зверями, ленивыми, праздными, обреченными со дня своего рождения на животное состояние. Нет, только ты одна! И не бойся, что пройдет тысяча лет. Мне скоро шестьдесят, но сердце мое бьется, как у тридцатилетнего. Я люблю тебя, — продолжал он и еще раз сказал: — я люблю тебя.

Жажда жизни и работы так была велика у доктора Фиденциуса, что выздоровление его совершилось в несколько дней. Диана вышла приготовить завтрак и, вернувшись, уже не застала доктора в постели; он сидел в лаборатории. В горн был вставлен новый тигель. Все, что уничтожено было взрывом, мало-помалу было восстановлено. Больше, чем когда-нибудь, погрузился в алхимические занятия доктор Фиденциус. Диана только на короткие мгновения видалась с ним; он почти не ел и не пил, глаза его ввалились и горели фанатическим огнем.

Предоставленная самой себе, Диана гуляла по саду, спускалась по отлогому холму в долину и смотрела по целым часам, как убегает на дне русла извилистая речка в бесконечную даль, смотрела на облака, на горы и вздыхала.

VI

Прошел месяц. Однажды Диана шла задумчиво по берегу реки и, когда она повернула к дому, из-за столетнего, ветвистого пробкового дуба вышел молодой человек в серых штанах, унизанных пуговицами, в бархатной куртке, в широкой шляпе и с черными, красиво вьющимися усами. Он подошел к девушке.

— Что угодно вам? — спросила она и отступила шаг назад.

— Я «рыцарь Солнца», — проговорил он.

Она побледнела, а он засучил рукав и показал ей на коже руки синий рисунок — эмблему солнца с девизом: «Вечный свет».

— У тебя такой же точно знак, — сказал молодой человек, без церемонии взяв Диану за руку, и поднял ее рукав.

— Да, — сказала она.

Мгновенно пронеслось у нее воспоминание о прежней жизни.

— Я была тогда девочкой, — прошептала она. — С тех пор прошло много времени.

— Ты стала женщиной, но узы, которые связывают тебя с орденом, не могут быт порваны никогда, и ты приобщилась к «вечному свету». Я требую, чтобы ты не прогоняла меня.

— Я стала теперь совсем другая. Я не помню тебя.

— Я Марсель, по прозванию «Маркиз семи фонтанов».

— Уйдите отсюда, — сказала Диана.

— Тебя когда-то прозвали «Ласточкой». Не будь же дурой, «Ласточка».