Кровавый снег декабря

Солдат в поход собрался.
Наелся кислых щей.
В походе о6о...ся
И умер в тот же день.
Трясли его три ночи,
Трясли его три дня.
И вытрясли три кучи
Вонючего г...на.

Неказистая песенка, напетая Андрюхой на мотив «Мальбрук в поход собрался», успокоила «робятишек». Атаман же, «приняв» ещё немножко, вдруг запел баритоном:

Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день, и ночь;
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь.
Он уж боле не воркует
И пшеничку не клюёт;
Всё тоскует, всё тоскует
И тихонько слёзы льёт.

Атаман пел прекрасно. Разбойники заслушались рассказом о страданиях несчастного голубка, потерявшего голубку. А когда Егорыч, допевая песню, очень жалостливо вывел, что «Не проснётся милый друг», даже звероподобный Семён вытер набежавшую слезу, а Подберёзовик заплакал навзрыд.

— Эх-ма, песня-то какая, — отсмаркиваясь, пробормотал Андрюха. — Прямо-таки за сердце берёт! Эх, что же она, дура? Улетела, а он-то, бедненький... Все бабы одинаковы. Улетела-прилетела. А голубочек-то уже того, чик-чирик... Давай-ка, атаман, выпьем ещё.

— Выпьем, други, — кивнул довольный Егорыч.

В ведре уже оставалось меньше половины. Атаман начал прикидывать — обойдётся ли народ остатками или же придётся доставать ещё одно ведро? Был у него кое-какой запасец. Правда, в том ведре был не самогон, а настоящее зелёное вино. Но решил, что на семерых будет довольно. Второе ведро лучше оставить назавтра, на опохмелку.

На следующее утро атаман проснулся первым. В голове — будто черти горох молотят. В землянке воняло ещё гаже. Помимо застарелого запаха пота, несвежей еды и портянок пахло перегаром и чем-то кислым. И точно — в углу, уткнувшись мордой в лужу собственной блевотины, лежал Никишка. «Жив ли мальчонка-то?», — с беспокойством подумал атаман, силясь поднять тело с лавки. Пока пытался, сверху на него что-то закапало. Капля, упавшая на лицо, не могла быть не чем иным, как... «С-сука, убью!», — подскочил-таки Егорыч со своего места. И, уже схватив за шиворот спавшего наверху Подберёзовика, одумался. Где это видано, чтобы ватажник обоссал своего вожака? Пусть даже и по пьянке, пусть и во сне... He-а, Егорыч не зря был атаманом столько лет. И не зря он упасся и от каторги Сибирской, и от пули солдатской. И, что уж там, от ножичка своего же ватажника... Атаман — он на то и атаман, чтобы его уважали и побаивались! «Ладно, — примирительно-злобно подумал Егорыч, — я этой поганке ещё устрою...»

Резкий подскок помог атаману прийти в себя. Печка была остывшей, но холод ещё не чувствовался. За ночь мужики тёплого воздуха добавили...

Егорыч с трудом открыл дверь, заваленную выпавшим за ночь снегом, и с наслаждением вдохнул свежего воздуха. И, пока его никто не видел, помочился неподалёку от землянки, забросав промоины свежим снегом...

Атаман постоял-постоял и почувствовал, как его начинает колотить похмельная дрожь. Взял в охапку несколько поленьев и вернулся в землянку. После свежего воздуха вонь казалась ещё гаже. Но Егорыч, сделав пару вдохов, быстро привык.

— Егор-рыч, — проскрипело из угла, где спал Сёмка-каторжник. — Выпить есть? Голову бы поправить...

— Есть-есть, — кивнул атаман, даруя ватажнику надежду на исцеление. — Ты бы пока печь затопил...

— Да ху... с ней, с печью-то. Ты плесни чуток, а я уж потом затоплю, — с трудом сполз со своей лавки Семён.

Атаман со вздохом полез под лавку, вытаскивая оттуда запрятанную ведёрную корчагу. Почему-то там плескалось только с полведра! Куда девалось остальное, Егорыч не помнил. Вчера, вроде бы, под лавку не лазали! А если бы лазали, то ничего бы не осталось. Ладно, хрен с ним!

Атаман с большим трудом сумел разлить зелено вино по кружкам. Семён, расплёскивая драгоценную жидкость, едва-едва донёс её до рта. Егорыч — тоже...

Но всё ж-таки донесли и выпили. Жить стало лёгшее... Повеселевший Семён принялся растапливать печь, а атаман соображать: осталось ли что-нибудь из жратвы? Водка-водкой, а кормить народ нужно. Пошарив по закромам и закоулкам, сумел найти только старый кусок сала да немного крупы. Ну, на завтрак мужикам сойдёт, а потом? Пораскинув мозгами насчёт «потом», Егорыч принялся стряпать. Уже скоро на печке стоял котелок с закипающей водой. Не утруждая себя промывкой (и так сойдёт!), атаман засыпал в кипяток крупу. Пока она варилась, сало было порезано на маленькие кусочки и отправлено вслед за зёрнами.

Атаман и Семён «приняли» ещё немножко, закусив найденным на столе кусочком совсем уж засохшего хлеба. Теперь стало совсем хорошо. К тому времени, пока кулеш поспевал, проснулся и остальной народ. Мужики, продирая сонные глаза, выходили на улицу облегчить мочевой пузырь, а потом спешно вбегали обратно, постукивая зубами от холода.