Кровавый снег декабря

Генерал Киселёв был по-своему честолюбивым человеком. Но кто из носящих эполеты не честолюбив? Прапорщик мечтает стать подпоручиком. Полковник — генерал-майором. А иначе лучше уходить в отставку и заводить образцовое хозяйство или просто глушить наливку с соседями и заваливать по кустам податливых девок.

У генерал-адъютанта было качество, за которое его уважали даже недоброжелатели. Он был человеком дела. «Ну, назначьте вы на должность начальника штаба кого-то другого, — думал генерал. — Есть и более достойные кандидатуры, чем этот солдафон». Павлу Дмитриевичу иногда казалось, что полковник Скалозуб был списан господином Грибоедовым с полковника Гебеля.

Приехав в Тульчин, Киселёв решил не останавливаться, а отправиться прямо в Москву, к императору. Он, разумеется, нарушал приказ непосредственного начальника. Но нарушая приказ, будучи начальником штаба (пусть и отстранённым), Павел Дмитриевич оставался генерал-адъютантом Свиты Его Императорского Величества, поэтому в этом качестве был вправе прибыть ко двору. У кого же ещё искать правды, как не у императора?

...Иван Фёдорович Паскевич был хорошим военачальником. Но даже самый хороший военачальник иногда делает непростительные промахи. Главной ошибкой генерал-фельдмаршала стал Люблин. И первой потерей в армии стал тот пехотный полк, что «усмирял» мирный город.

Среди военных, как в плохой деревне, слухи распространяются быстро. И никто не знал — кто распространял слухи о сожжённом городе и судьбе его жителей. Полк стал изгоем. Конечно, во время похода нет ни офицерских собраний, ни балов, ни пирушек нижних чинов. Полки двигаются в составе дивизий, не смешиваясь и почти не общаясь друг с другом. Но всё же, всё же... Шухтовский полк — от последнего нестроевого до командира полка, — чувствовали себя примерно так же, как человек, которого только что вывозили в дерьме. Вот только в отличие от обычного дерьма, которое, пусть и с трудом, но смывается водой, от этого было не отмыться и не очиститься. Люди шли понуро. Офицеры даже не пытались хоть как-то взбодрить подчинённых. Очень скоро пехотинцы стали выбрасывать трофеи, набранные в Люблине. Обочина дороги была усеяна столовым серебром, шёлковым бельём и туфельками. То тут, то там можно было увидеть нижнего чина, который в спешке высыпал содержимое своего ранца. Впопыхах выпадали и чёрные солдатские сухари, и подштанники — вперемежку с дорогой посудой и женскими украшениями. А на первом же привале один из взводов, с молчаливого согласия ротного офицера, привёл фуры с маркитантами.

Повозки маркитантов и маркитанток следовали за полком давно. Торговцы как шакалы набрасывались на каждую тряпку, выброшенную из ранца и представляющую хоть какую-то ценность. А уж сколько они заполучили в Люблине, не хотелось и думать! Но сейчас обвинять торговцев в мародёрстве ни у кого не хватало совести. Поэтому из фур вытащили весь запас водки и разлили его в походные баклажки. То, что в баклажки не вместилось, выпили прямо на месте. Офицеры, которым фляги не полагались, заполнили водкой медные чайники, которые тащили денщики. После привала жизнь показалась не такой уж и поганой. Но всё же все понимали, что когда опьянение пройдёт, будет ещё хуже. Поэтому во время всего пути Шухтовский полк упорно «надирался». А когда адъютант Паскевича, объезжавший войска, попытался выразить своё недоумение полковому командиру — подполковнику Алферову, — то был отправлен по известному всем адресу. От изумления адъютант не то что на дуэль подполковника не вызвал, но даже забыл доложить о беспорядках главнокомандующему. Повторюсь, что полки на марше почти не взаимодействуют друг с другом. Но вот этого «почти» хватило на то, что вся дивизия 2-го корпуса, узнав о пьянке сослуживцев, пожала плечами и последовала их примеру. Благо найти водку было несложно. Маркитанты следовали не только за Шухтовским полком. И уже к вечеру вся дивизия, за исключением разве что старших командиров, была в стельку пьяной.