Кровная месть

Значительно более пространная статья была посвящена Коре Берстридж. Надгробное слово из 2324 слов. Его написал Перегрин Вернон, бывший кинокритик, ставший впоследствии театральным критиком.

Этот самый Перегрин Вернон как-то раз безжалостно раскритиковал игру его матери в одной из театральных постановок. Это случилось в 1986 году, когда она предприняла попытку вернуться в профессию, сыграв роль властной состоятельной аристократки в пьесе Сомерсета Моэма. Перегрин Вернон написал тогда, что уж лучше было пригласить на эту роль вместо Глории Ламарк дикую свинью: «Свинья и то выглядела бы привлекательнее и не перевирала бы так текст».

Статья была снабжена фотографией автора, и Томас отчетливо помнил, как выглядел критик: галстук-бабочка, седые волосы, опухшее, в прожилках лицо человека, который привык перекусывать на ходу чем попало. И еще он помнил, как плакала мама, когда прочитала рецензию.

На премьере пьесы его мать была так прекрасна, Томас так ею гордился, ее игра стала сенсацией… А банкет после спектакля: знаменитая актриса вернулась на сцену, и все этому страшно рады! Триумф! Там были все. Ллойд Уэбберс. Гарольд Пинтер. Пол Скофилд. Питер Холл. Камерон Макинтош. Эдди Кулукундис и Сюзан Хэмпшир. Роберт Фокс. Ванесса Редгрейв. Мэгги Смит. Джоан Плоурайт. Сэр Майкл Хорден. Альберт Финли. Джуди Денч. Билл Кенрайт. Все!

Тем вечером он видел в глазах матери слезы счастья. А утром, когда принесли «Мейл» с этой убийственной рецензией, она сломалась.

Джек Тинкер, штатный критик «Мейл», уехал в отпуск, и его место временно занял Перегрин Вернон. Утешая плачущую мать, Томас снова и снова повторял, что Джеку Тинкеру наверняка понравилась бы ее игра, Джек Тинкер никогда бы не написал таких ужасных слов.

А теперь Перегрин Вернон состряпал статью в 2324 слова о Коре Берстридж. «Ах, какая страшная несправедливость, что правительство так ни разу и не удостоило Кору Берстридж официальной награды. Она прошла большой путь: простая девушка сумела стать настоящей звездой… Мы потеряли одну из величайших актрис, которые когда-либо появлялись в нашей стране и которую никто не сможет заменить…»

Томас злился все сильнее. Перегрин Вернон ошибался. Страшная несправедливость действительно имела место, но совсем не та, о которой он писал. Придется лично сказать ему об этом. Правда должна восторжествовать.

«Болван, ну зачем ты написал эту статью? А ведь я совсем уже было забыл о тебе. Правда забыл!»

Автомобиль Аманды Кэпстик по-прежнему стоял возле дома доктора Майкла Теннента. Крыша его оставалась опущенной. Два часа назад по телевидению транслировали розыгрыш национальной лотереи. Его мать презирала лотереи, смеялась над людьми, которые покупали билеты.

«Интересно, – подумал Томас, – приобретает ли доктор Майкл Теннент лотерейные билеты?»

Он снова прослушал запись с автоответчика.

«…Боюсь, что я расстроил вас сегодня утром. Нам необходимо поговорить».

Щелчок.

Перемотка.

Щелчок.

Томас прокрутил запись еще раз.

Он ненавидел лотерею. Ненавидел маленькие цветные шарики, перекатывавшиеся в большом прозрачном шаре. Лотерея давала людям надежду, тогда как на самом деле никакой надежды не было. Если проиграешь, будешь чувствовать себя несчастным. Если выиграешь, твоя жизнь превратится в ад. Заколдованный круг несчастья, из которого нет выхода. Это напоминало ему голос доктора Теннента на автоответчике. Этот тип обещал то, что так никогда и не смог дать.

На пассажирском сиденье рядом с Томасом лежала еще одна кассета. Скоро придет и ее очередь.

Мухи заснули до утра. Даже та, что ползала по лобовому стеклу, казалось, оставила на время все попытки выбраться на волю. Томас вытащил из кармана монету, подбросил ее и поймал, но смотреть пока не стал.

«Доктор Майкл Теннент, будешь ли ты еще здесь утром?»

31

В этот безветренный вечер на балконе с чугунными перилами, под шатром листьев виноградной лозы, на деревянном столе горели две свечи. Аманда положила в рот последний кусок ягнятины. Снаружи прожаренный, в середине розовый, соблазнительно сладковатый от красносмородинового соуса. Майкл остался доволен результатом.

– Ты изумительный повар, – сказала она, чтобы увидеть его улыбку.

Майкл становился совсем иным человеком, когда улыбался: из серьезного, холодного, погруженного в собственные мысли превращался в живого и общительного.

Аманде было хорошо рядом с ним. Досадное происшествие если и не забылось, то отодвинулось в сторону, и она наслаждалась тем, что ее посвящают в тайны профессии: Майкл рассказывал гостье некоторые наиболее интересные случаи из своей практики. К тому же сегодня вечером он казался поразительно красивым: волевое худое лицо; темные волосы; очки в черепаховой оправе; под красной рубашкой отчетливо виден мощный торс. Ей нравились и запах его одеколона, и его манера говорить.

Аманда смотрела, как Майкл отрезает на своей тарелке кусочек ягнятины. Рукава рубашки он закатал до локтей, обнажив волосатые руки. Сильные мужские руки с длинными пальцами – «руки хирурга», как сказала бы ее мать.