Кровопролития на Юге

До дверей нашего дома оставалось уже не более пятидесяти шагов, как вдруг далеко позади я услыхал голоса; обернувшись, я увидел, как в свете луны поблескивают ружья. Мне показалось, что кучка людей идет в мою сторону; поэтому я спрятался в тень, отбрасываемую домами, вдоль стен добрался до своих дверей, не упуская из поля зрения ни одного движения тех, за кем следил; они в это время подходили все ближе. Вдруг я ощутил чье-то ласковое прикосновение: то был огромный пес корсиканской породы, которого на ночь спускали с цепи: его свирепость была надежной защитой. Я не стал его прогонять: если бы дело дошло до схватки, то у меня был бы могущественный союзник, каким не следовало пренебрегать.

Я различил троих вооруженных мужчин; с ними шел и четвертый, но безоружный: судя по всему, то был пленный, которого они вели. Это зрелище нисколько меня не удивило, потому что вот уже месяц с тех пор, как начались все эти беспорядки, всякий, кто был вооружен, располагал он ордером на арест или нет, присвоил себе право хватать и сажать в тюрьму любого, кого ему заблагорассудится. Власти на все закрывали глаза.

Эти четверо остановились как раз напротив моей двери, которую я осторожно притворил, но, не желая терять их из виду, вышел в сад, выходивший на улицу; по пятам за мной следовал мой пес, который, вопреки обыкновению, вместо того, чтобы грозно рычать, тихонько поскуливал, точно чуя опасность; я вскарабкался на смоковницу, ветви которой нависали над улицей, и, спрятавшись в листве, ухватился обеими руками за верх садовой стены, высота которой как раз позволяла мне выглядывать на улицу; итак, я поискал глазами моих незнакомцев.

Они стояли на том же месте, только переменили положение; пленник опустился на колени и, простирая к убийцам руки, ради жены и детей душераздирающим голосом заклинал их сохранить ему жизнь; но палачи в ответ только глумились над ним. «А, наконец-то ты нам попался, собака-бонапартист, — говорили они. — Ну, давай, зови своего императора, пускай он тебя спасет». Несчастный молил все жалобней, они в ответ все сильней издевались над ним, потом прицелились, но тут же опустили ружья со словами: «Нет, рано еще, какого черта! Дадим ему время проститься с жизнью». Тут жертва, не надеясь более на пощаду, принялась умолять хотя бы поскорее прикончить ее.

По лбу у меня струился пот. Я ощупал себя, чтобы убедиться, что у меня нет оружия. Оружия не оказалось: при мне не было даже ножа. Я посмотрел на пса. Он припал к земле под деревом и, казалось, бы охвачен сильнейшим страхом. Пленник продолжал сетовать на судьбу, убийцы изрыгали угрозы и насмешки. Я стал тихо слезать с дерева, чтобы пойти за пистолетами. Пес провожал меня глазами: он словно окаменел. Когда я уже достиг земли, грянули одновременно два выстрела; пес жалобно завыл. Я понял, что все кончено.

Идти за оружием было уже бесполезно; я вновь забрался на дерево. Несчастный, лежа ничком, корчился в луже крови; убийцы удалялись, на ходу перезаряжая ружья.

Я решил посмотреть, нельзя ли помочь этому человеку, которого я не сумел спасти. Итак, я вышел и приблизился к нему; истекающий кровью, изувеченный, он был при последнем издыхании, но все-таки еще жив и глухо стонал. Я попытался его приподнять, но вскоре увидел, что раны, нанесенные в упор, одна в голову, а другая в поясницу, были смертельны. Тут на углу улицы показался патруль национальной гвардии. Для меня он представлял не помощь, а скорее угрозу. Раненому я не мог принести никакой пользы, он уже хрипел и с минуты на минуту мог умереть. Я вернулся в дом и, оставив дверь полуоткрытой, стал слушать.

— Кто идет? Есть кто живой? — спросил капрал.

— А ты шутник, — сказал другой. — Спрашиваешь о живых у мертвеца.

— Да нет, он не мертвец, — возразил третий. — Слышишь, он еще распевает.

В самом деле, бедняга был в агонии и ужасно стонал.

— Его пощекотали, — произнес один из солдат, — ну да не беда; только лучше всего было бы его прикончить.

И тут же прозвучало с полдюжины ружейных выстрелов; стоны затихли.

Убитого звали Луи Лишер: убийцы преследовали вовсе не его, а его племянника; они силой проникли к нему в дом и, не найдя там того, кого искали, вырвали несчастного из рук жены, потому что им нужна была любая жертва; они довели его до цитадели, а там, как я уже рассказал, расправились с ним.

На другой день, с самого утра, я послал человека поочередно к трем комиссарам полиции за разрешением забрать тело и перевезти его в богадельню, но эти господа не то еще спали, не то уже ушли; пришлось мне лично их посетить, и только к одиннадцати часам утра мне было выдано разрешение.

Вследствие этой задержки назавтра весь город сбежался поглазеть на труп бедняги; следующий день после резни был праздничным, люди побросали все дела, чтобы полюбоваться на тела жертв; какой-то человек, желая позабавить толпу, вынул изо рта трубку и сунул ее в рот мертвецу; сия шутка имела отменный успех, и собравшиеся разразились хохотом.