Круча

— Как это ты за меня решаешь? — возмутился он. — Ты не веришь, что я тебя люблю? Ничем уверить не могу… Не веришь словам — испытай на деле. Что ты смеешься?.. Очевидно, бывают такие положения не только на войне, когда остается действовать по наполеоновскому правилу: ввязаться в бой, а там видно будет…

Она громко рассмеялась:

— Способ рискованный!

— Ну, если ты хохочешь, — тогда прощай!

Он круто повернулся.

— Стой! Куда ты?..

Лена соскочила с дивана.

— Я просила тебя отложить разговор, — напомнила она. — Не сердись! Мы говорили предположительно, считай, что смеялась я тоже предположительно… Конечно, ты можешь уйти. Но если ты не хочешь подождать, не означает ли это, что ты ко мне относишься недостаточно серьезно?

— Я не знаю, серьезно или не серьезно, и как это измерить? Что тебе от меня нужно? Клятвы, что ли, на евангелии?

С минуту они смотрели друг на друга, Костя гневно, она выжидающе. Она первая отвела глаза и, чиркнув спичкой, зажгла потухшую папироску.

— Вот что, — сказала она. — Давай с тобой будем считать, что никаких объяснений между нами не было. Забудем о них на время. Дай мне… подумать. И подумай хорошенько сам. Сможешь ли ты выдержать характер, чтобы нам видеться, но — лишь как прежде? Я выдержу.

Помолчав, Костя ответил:

— Хорошо. Буду ждать, пока ты сама об этом заговорить. Буду ждать.

…Он шел от Уманской со стесненным сердцем и думал, какой у них сухой и рассудочный получился разговор. Она обиделась, что он признался раньше Оле. А разве он мог иначе поступить? Могла бы понять по-человечески.

Если обиделась, значит, он все-таки ей не безразличен? «Коли я ей не нужен, зачем удержала, когда хотел уйти? И зачем теперь просит ждать? А если все это одно кокетство, то к чему строгий допрос о нашем будущем?..»

Вдруг он, точно наткнувшись на столб, остановился посреди тротуара. А что, если бы он, вместо словесных объяснений, обнял бы ее и поцеловал? Кто знает, может быть, она ждала этого?

Но, должно быть, поступи он так, он не был бы Костей Пересветовым. «Толька Хлынов сказал бы, что у меня «рыбья кровь», — горько усмехнувшись, подумал он. — Черта с два, рыбья!..»

4

Зиновьев принял Окаёмова и Пересветова в небольшой комнате, обставленной демократически: кроме стола и трех стульев, да еще вертящейся тумбочки с книгами и папками, в ней ничего не было. Он сидел за столом к окну спиной.

Пересветова Зиновьев встретил тепло, пожал руку и назвал по имени-отчеству. Пригласив гостей сесть, заговорил о недавнем собрании ячейки.

— Вы настоящий оратор! Но Василий Васильевич, — он кивнул на Окаёмова, — рассказывал мне, что с не меньшим успехом вы разделываете и Бухарина?..

Он засмеялся, взглядом поощрив к этому же Окаёмова. Пересветову стало неловко от мысли, что из него делают «политическую фигуру», он промолчал.

Зиновьев продолжал:

— Бухарин смел в теории и робок на практике. Помните его смехотворную «буферную» платформу двадцать первого года?.. Вы какую занимали тогда позицию в вопросе о профсоюзах?

— Ленинскую.

— Вот видите! У вас старая противотроцкистская закалка. А Бухарин остается верным себе — и сейчас буферит, адвокатствует за Троцкого перед ЦК… Между прочим, я слышал, что вы перестали работать в редакции «Правды»?

— Да, но…

Пересветов сообщил про совет Сталина «срабатываться». Зиновьев выслушал очень внимательно и сказал:

— Знаете что, Константин Андреевич? Позвольте поставить вопрос на деловую почву. Если вы почему-нибудь туда к ним не вернетесь, переходите-ка вы в «Ленинградскую правду»! Вот газета, которая твердо стоит на страже ленинизма. В конце концов, зачем вам продолжать поддерживать Бухарина, с которым вы политически разошлись?

— Я его не поддерживаю, — возразил Пересветов, — я работал в «Правде» не из-за него. «Правда» — это центральный орган партии.

— Наивный вы человек! — воскликнул Зиновьев. — Конечно, все наши организации партийные, это святая истина. Но разве может быть сравнение, скажем, между московской и ленинградской организациями? Где старейшие пролетарские традиции и кадры? Спокон веку в индустриальном Питере, а не в «ситцевой» Москве! Скажите откровенно, вот вы, кажется, уже несколько лет как москвич: ощущаете вы здесь подлинную партийную демократию? Ощущаете вы здесь в партийной жизни что-либо, кроме работы партаппарата?.. А в Питере совсем, совсем не то!

Что-то заставило вдруг Костю съежиться от внутреннего холодка. Зиновьев между тем развивал свои предложения:

— Здесь, в Москве, вы были рядовым сотрудником газеты, а там вас введут в редколлегию. Мы ставим перед ЦК вопрос о создании в Ленинграде своего теоретического журнала, ленинградского «Большевика», вы и в его коллегию войдете. Примут вас там прекрасно.

Видя, что Пересветов молчит, он добавил:

— Может быть, вас связывает визит к Сталину? Его совет «срабатываться»? Предоставьте мне, я все улажу. Вы получите официальное направление от учраспреда ЦК в Ленинград. Хотите? Или не решаетесь?