Круча

— Да, Каменев вчера здорово подвел нас, сторонников ЦК, — заметил Костя. — Отрицать наличие у нас предпосылок для социализма — это же меньшевизм. Но если Радек это не выдумал, так имей же смелость заявить обо всем с трибуны, чтобы собрание могло потребовать у Каменева объяснений, а не шушукаться за спиной собрания!

— Считает, что во фракционной борьбе все приемы хороши.

— Тем-то и скверны фракции!..

— А тут еще этот Сумбур-паша с его выкриком. Ему бы только поглумиться. Прямо не дискуссия, а какая-то склока. Ни разу в жизни мне такого партийного собрания не приходилось вести. Я прямо больной сегодня…

6

От бурной политической жизни временами отвлекала институтская обыденщина. Занятия семинаров проходили вяло, часто переносились. Вечерами Мамед с Фатимой иногда приходили к Пересветовым и заставляли Костю спеть что-нибудь под Олин рояль. Неугомонный Старков зазывал баскетболистов на тренировки.

Сандрик Флёнушкин на тренировках дурачился: подходил к Ниночке Крицкой, делал вид, будто хочет ее обнять, восклицал, подмигивая своей жене:

— Чем не пара? Недостает только ш-шипучей стр-расти!

Катя грозила мужу кулачком, а раскрасневшаяся Крицкая, смеясь и конфузясь, отбивалась:

— Убирайтесь!..

И искала глазами Толю Хлынова.

В пылу дискуссии компания «шандаловцев» пополнилась новым лицом. Сначала на политической почве, а потом и лично сдружился с ними один из способных молодых философов, Василий Окаёмов, внешне малозаметный, коротко остриженный, веснушчатый, в институтском общежитии слывший заядлым шахматистом. Он печатал в шахматном листке задачки своего сочинения, а на страницах журнала «Под знаменем марксизма» полемизировал с Вейнтраубом по вопросам толкования категорий диалектики. Теперь их полемика продолжалась в ожесточенных схватках в институте по вопросам внутрипартийным.

К Пересветову Окаёмов стал захаживать с шахматной доской под мышкой. Костя, выучившись этой игре в детстве у своего отца, не садился потом за шахматы годами, играл неровно и теперь по-детски радовался, раз-другой выиграв у Окаёмова после доброго десятка проигрышей. Флёнушкин, с грехом пополам зная ходы, глубокомысленно смотрел на их игру и замечал Окаёмову:

— Удивляюсь, Васенька: ты, философ, можешь увлекаться шахматами? Ведь Гегель сказал, что для игры они слишком серьезны, а для жизни слишком игра.

Тот отшучивался:

— Я решил и тут перевернуть Гегеля с головы на ноги.

Однажды Сандрик ворвался к Косте, когда у него сидели его соседи, Саша с Мамедом, и объявил:

— Синяя Борода затворился у себя с какой-то девицей! Честное слово! Стучусь — не впускает, а я слышу, что Толька дома и не один.

Костя предложил:

— Споем им, для смеху, «Серенаду четырех кавалеров одной даме»!

Доморощенный квартет наспех провел репетицию. Пел один Костя, остальные за ним кое-как гомонили. Высыпали в коридор, подобрались на цыпочках, к двери Хлынова и хором рявкнули:

Впустите, впустите, впустите вы нас!
Все четверо, четверо любим мы вас!
Впустите, впустите нас всех вчетвером!
Впустите, впустите, — не то мы уйдем!..

Дверь начала потихоньку открываться. Певцы прыснули со смеху, повернулись и убежали.

Ян Скудрит вел семинары по политэкономии в комуниверситете имени Свердлова. Свердловцы на своем дискуссионном собрании ячейки выбрали его в президиум. Вернулся он домой с собрания злой, ни к кому не зашел.

— Сидит у себя в комнате, — сообщал Виктору Сандрик. — Ложится спать и ничего рассказывать не хочет. Сказал только, что резолюция Преображенского собрала пятьсот пятьдесят четыре против четырехсот двадцати двух.

— Пойдем расспросим его.

Пока шли, встретили Костю.

— Знаете, — сказал он, — резолюция эта одна из самых неприятных. Ваша бывшая альма-матер — это как-никак отборные кадры со всего Советского Союза. Как же это они, а? Принять резолюцию Преображенского после того, как московский актив ее отверг фактически единогласно!

— А твой Кувшинников? — заметил Сандрик. — Сидел бы он в аппарате, самого бы сейчас лупили, а на положении безответственного студента почему других не лупить?

Ян лежал, закрывшись одеялом до подбородка, и в ответ на расспросы едва цедил. В зал кроме свердловцев набилось порядочно оппозиционеров из других вузов, контроля у дверей не поставили, вот резолюция Преображенского и натянула себе лишние голоса.

— Ну уж, там и своих оппозиционеров достаточно, — возразил Флёнушкин.

Обострение было такое, что не могли избрать один президиум, голоса разделились между двумя списками. Так «два президиума» и сели за стол. В разгар прений приехал Каменев. Получив слово, взбежал на трибуну, сбрасывая пиджак на стул и засучивая рукава рубашки.

— Я думал, он переломит настроение, — вспоминал Ян.

Авторы резолюции, по его словам, сфокусничали, как и везде, начали «за здравие», а кончили «за упокой»: ЦК-де берет правильный «новый курс», чем и доказывает ошибочность прежнего, — за что и «осудить ЦК».