Круча

— С тех пор наша дружба укрепилась. Как раз у меня выпало несколько свободных вечеров, и мы ходили за город, по дороге к роще. В открытом поле говорили свободно.

И вот в один из вечеров за нами увязался тот самый, шпик, который приходил ко мне за «данью».

Я почуял — дело неладно. Я знал, что «Грека» (моя подпольная кличка) сигуранца разыскивает. У них были мои карточки, да я усы сбрил.

Предупредив Риточку, я сошел с дороги, и мы сели на небольшой бугорок, покрытый полевыми цветами. Пропущу его, думаю, вперед. Мы садимся, а Риточка хватает меня за рукав и шепчет:

«Не убивайте его!..»

«Что вы, Риточка, говорю, не бойтесь, ничего лишнего я не сделаю».

Поравнявшись с нами, филер любезно поклонился и спрашивает по-русски:

«Приятная погода, не правда ли?»

— Русский белогвардеец! — воскликнул Костя.

— Уж я и раньше так думал. Вечер, помню, чудный был, тихий, с пламенным закатом. Шпик продолжал довольно-таки развязно:

«Прекрасное место! Какой горизонт! Что за цветочки… Я не помешаю вам,-если присяду?»

«Пожалуйста».

Он расположился всего в нескольких шагах от нас и болтал что-то еще об окрестностях городка. Риточка молча смотрела в сторону, прижавшись к моему локтю. Я слышал, как бьется у нее сердце.

Сперва я вежливо поддерживал разговор. Потом мы с Риточкой поднялись уйти. Смотрю, он тоже встает и идет с нами, не переставая болтать.

Риточка держала меня под руку справа. Сходя на дорогу, я поменялся с ней местами и высвободил себе правую руку.

До рощи оставалось шагов тридцать. Я незаметно осмотрелся. Вокруг не было ни души.

«Простите, — сказал я, — нам очень приятна ваша компания, но вы, надеюсь, поймете, что мы предпочтем остаться тет-а-тет?»

Тут вышла неожиданность. Склонясь в мою сторону перед самым лицом Риточки, которая шла посередине, шпик с расстановкой спросил меня:

«Что вы так беспокоитесь, господин  Г р е к?»

«У меня есть основания», — отвечал я, склоняясь ему навстречу и направляя на него пистолет.

По-моему, он не успел сообразить, что в него стреляют…

Должен сказать, — добавил Иван Яковлевич, — это был единственный в моей жизни случай, что пришлось своей рукой уничтожить врага не на войне.

Когда раздался выстрел, Риточка дико вскрикнула. Наверно, ее крик был дальше слышен, чем хлопок моего браунинга. Она ко мне прижалась. Ее всю трясло как в лихорадке. А я, верите ли, в ту минуту не волновался. Гладил ее ладонью по голове и осматривался.

— Почему ты не подождал до рощи с выстрелом? — спросил Костя.

— Видишь ли, в поле он не ожидал нападения, а в роще мог сам напасть.

— Пожалуй, верно.

— Я отнес убитого в рощу, подальше от опушки, и забросал хворостом в первой попавшейся яме. Способ этот мне был известен: точно так с нашими товарищами поступала сигуранца.

Мы поспешили домой, обходным путем. Филеру — как я рассуждал — приказано было установить мою личность и меня прикончить, если окажется, что я действительно «Грек». И девушку он пристрелил бы.

— Конечно! — согласился Сандрик. — Инсценировать нападение грабителей на гуляющую за городом парочку — нет ничего легче.

— Ночью я не ложился, готовясь скрыться. Риточка сидела у меня. Она не хотела ни за что остаться дома и просила меня взять ее с собой. Было очень тяжело доказывать ей, что это невозможно. За городом нас никто не видел, а бежать для нее значило рано или поздно очутиться в тюрьме…

Мы прощались, когда светало. Она скажет матери, что дела неожиданно заставили меня выехать в одно из путешествий, какие я совершал и раньше. Я настоял, чтобы она меня не провожала, и увидел ее в последний раз в моем окне, с угла улицы.

— И только теперь встретил ее?

— Я должен был уехать в Россию. Да нынче и у нас-то человека затеряешь, как иголку в сене… Война и революция перемешали народ, все равно что в котле мешалкой.

— Карточку ее ты все-таки сумел с собой привезти, — заметил Сандрик, чем слегка смутил Ивана Яковлевича.

— Да, рискнул… Уничтожать не хотелось.

— А откуда сейчас Риточка здесь?

— Из румынской тюрьмы.

— Как?..

— Ее арестовали вскоре после моего отъезда. Знать бы, взял бы ее лучше тогда с собой… У нее добивались, что́ она про меня знает. Ожесточившись, она призналась, что ненавидит их. Пытали… и ничего не добились.

— И с тех пор держали в тюрьме?

— Да, пять лет. В ИККИ мне попали в руки списки заключенных в румынских тюрьмах. Смотрю — ее фамилия… При обмене заключенных удалось ее вызволить.

Иван Яковлевич ездил встречать Риточку на границу.

— Увидев меня, она чуть рассудка не лишилась, — рассказывал он, усмехаясь дрожащими губами. — Вы ее, ребятки, не расспрашивайте, не заставляйте много говорить. У нее во рту передних зубов почти нет. Глупенькая, стыдится, что беззубая стала и что острижена наголо.

Оставшись с Костей наедине, Иван Яковлевич сказал:

— Мы с ней в Москву заезжали, за путевкой в дом отдыха. Зашли ко мне. Она спрашивает: «Где же ваша жена?» — Прикусив ус, Афонин нахмурился. — Тогда-то, в девятнадцатом году, я им говорил, что у меня в России молодая жена осталась. Ну, врал, конечно… Она все эти пять лет думала, что я женат.

— Мать у нее жива?

— Умерла за эти годы. Риточка совсем одна.