Круча

Он вдруг вспомнил, как сам в первый день не захотел отчего-то взглянуть на Уманскую в столовой, а потом ушел из гостиной, где Елена сидела в кресле-качалке. Почему?.. Задавшись этим вопросом, Костя лишился покоя. И вот он ночью смотрит в потолок, не видя, и в двадцатый раз пробегают в его памяти дни, проведенные в Марфине.

Он видит Лену у белых колонн крыльца, с затененным лицом и золотящимся на свету электрического фонаря ободком волос вокруг головы (он тогда ее не узнал, когда подкатила линейка). Как сейчас, отдается в его ушах голос над лодкой: «Можно к вам?..» Он помнит даже ее руки с веревочкой от руля…

Потом он те же руки видит над клавишами рояля. Елена играла не так, как Ольга, по-другому, без привычной Костиному слуху мягкой округлости звука, суше, ровнее в ритме, по-мужски.

А вот лицо Уманской выступает на рябом от фонарного света четырехугольнике потолка, залитое легким румянцем. Как оно может нравиться, если нет на нем Олиных веснушек? Этого Костя не понимает. Затем вдруг Лена вспыхивает под солнцем над бортом ялика, с рукой, опущенной в воду. И опять она с кием в руке, с прищуренными глазами… Костя подолгу мысленно всматривается в каждую черточку бровей, губ, пока лицо не скрывается снова. Сколько проходит времени, он не знает.

Да что же это, в конце концов?!

Оля, Оля! Ведь это с Олей они когда-то в пургу шли с гимназической елки, против ветра, она путалась в полах своего нескладного пальто, они спорили о боге!.. Да разве возможно когда-нибудь изгнать из сердца все, что в него вросло? А их дети?.. Нет, все остальное — чепуха, он любит Ольгу, и только Ольгу. Заснуть — и завтра все это пройдет, как дурной сон.

Глава третья

1

Н. Лохматов — К. Пересветову

Дорогой Костя!

Вдруг почему-то уверился, что статья К. Пересветова в «Правде» твоя! Летом увидел эту подпись — подумал, что у тебя объявился однофамилец. Но ведь не боги горшки обжигают! По каким-то оттенкам в слоге решаю: твоя!

Ежели ошибся, то пусть недоумевающий адресат меня извинит и порвет письмо. Обратного адреса не даю, куда еду, там его не будет. Увидимся — расскажу о своих приключениях, а пока рискую доверить конверту лишь вещи отвлеченного и личного свойства. Захотелось, чтобы ты знал, что я жив, здоров, полон сил и иду к нашим  о г н я м  в п е р е д и, твердо веря в неизбежность победы коммунизма на всем земном шаре.

Писать без уверенности, что прочтешь именно ты, довольно странно. Однако есть вещи, в которых меня с двух слов никто другой не поймет. С тех пор как мы сидели с тобой на последней парте, я лишь один раз в жизни встретил человека, которому мог бы, как тебе и Сергею Обозерскому, сказать  в с е. Это была женщина… Увы, она оказалась замужней.

Личное одиночество!.. Сколько раз ни утешал я себя прописной истиной, что жизнь прожить можно и без семейного очага, но кратковременные встречи с женщинами, Костя, пусть даже иногда и при большой взаимной симпатии, счастья дать не могут.

У меня, к сожалению, не уцелело твое письмо, а слова из него о вашей с Олей «любви навсегда» я часто вспоминаю. Мне остается только воображать себе ваше счастье. Передай ей от меня дружеский поцелуй! Обнимаю тебя и целую.

Твой Николай».

2

— Пришло на редакцию, — сказал Костя, протягивая Оле письмо Лохматова-старшего и невольно желая на минуту отдалить неизбежное объяснение.

Москва сегодня утром встретила его обильной осыпью желтых листьев на бульварах. Весь день Костя думал, что надо поехать самому в райком, не ждать, пока Оля вернется с работы. Она бы так обрадовалась!