Круг

— Как сказал шейх Ильяс ибн Юсуф Низами Гянджеви, цыплят по осени считают, — сказал Муршуд. — Я пришел сегодня, Неймат, моя лапушка, взять реванш. — Вчера Неймат четыре раза подряд обыграл его в шахматы. — Вчера я получил журавля в небе. Жена разбудила меня чуть свет и говорит: «Поди попроси еще хоть синицу в руки, откроем зоомагазин». Я говорю: «Нет, женушка, ни за что. — Он погладил себя по лысине. — Ты слышала, лысый в гору не пойдет! Журавль дан мне на время. Я взял его у нашего лапушки Неймата в долг. Нынче же снесу обратно. Как говорил Илья Иосифович Низами, долг платежом черен».

— У Низами-муаллима есть еще одно подходящее изречение, — сказал Неймат. — Покойный шейх тонко подметил: куда коня с копытами, там хоть трава не расти.

Он давно освоился с манерой Муршуда.

— Да упокоит аллах твоих умерших, — сказал Муршуд. — Я сейчас тебе такое покажу, что дух Низами из Гянджи перелетит в Баку. Между прочим, еду я вчера в троллейбусе. Кондуктор объявляет: кинотеатр Низами, улица Низами, музей Низами. Рядом со мной сидит один тип и говорит: «Скажи, приятель, кто такой этот Низами? Куда ни поедешь, всюду его имя». Я говорю: «А ты не слышал, это поэт такой — Низами из Гянджи». — «A-а, говорит, так и скажи. Не иначе, у него кто-то наверху из своих, из гянджинцев…»

— Выиграть у меня в шахматы — дело непростое, — сказал Неймат. — Я прошел хорошую школу. Во время войны по секрету от мамы я с соседским мальчиком играл на маргарин. Я знал, что должен хоть лопнуть, но выиграть. И действительно, ни разу не проиграл.

— Да-а! Кто не любит маргарину, не получит осетрину, — сказал Муршуд.

Через пять минут постучалась жена Муршуда Мензер. Это был такой стиль: сперва приходил муж, а через пять минут являлась жена. Или наоборот.

— Где ты пропадаешь? С утра ищу гуляку, — сказала Мензер. — Здравствуйте, Неймат, голубчик!

— Где я пропадаю? Прячусь между башмаками и шляпой.

Мензер захохотала, прикрыв рот ладонью.

— А соседушка, — сказала она, — кажется, замесила тесто. Внимание, Муршуд, нас ждет пир столбом и дым горой.

— Готовимся с позавчерашнего, — сказал Муршуд. — Я старый грешник — люблю пир столбом.

— Милости просим, — сказала Сурея. — Завтра к трем заходите.

— Ну уж нет, — сказал Муршуд, — не кормите нас завтраками. Кто знает, что будет завтра. Я слаб здоровьем. У меня повышенное давление и пониженный тонус. Не знаю, доживу до завтра или отдам концы. Как сказал Низами, завтра, завтра, не сегодня — так редакторы твердят.

— О, соседка, поздравляю! — сказала Мензер. — Вы, кажется, купили новый приемник.

Муршуд шлепнул себя обеими руками по лысине.

— Боже милосердный! Жена, ты меня осрамила. Это же магнитофон, а не приемник! Поздравляю, носите на здоровье! А я-то сижу и не вижу…

— Откуда мне знать, муженек, — сказала Мензер. — Дома у нас сроду такого не бывало, от соседей не видели…

Муршуд сказал:

— Ну, жена, это уж слишком. Соседка готовит для тебя пир, и все тебе мало, еще и магнитофон подавай…

Мензер захохотала:

— Ох и язык у тебя, муженек! Это же так говорится…

— «Говорится», — вдоволь насмеявшись, сказал Муршуд. — Неймат, умоляю, что я, не прав? Бей пять! «От соседей не видели»!.. Не «от», а «у» соседей!

— Таким соседям, как вы, все отдать — мало, — сказала тетушка Бикя. — В трудные дни жизни хороший сосед порой ближе кровных.

«Тема добрососедства — минимум на четверть часа», — подумал Неймат.

— Тетушка Бикя, родная, у вас с языка мед каплет. При таком языке и зубы должны быть, как сахар. А если что, приходите ко мне хоть завтра — я беспошлинно поставлю вам тридцать два новеньких зуба. Но шутки в сторону, Неймат, бывает и вправду такое соседство…

«Нет, кажется, пришел мой конец, — подумал Неймат. — Его юмор еще как-то можно выдержать, но его пафос…»

— Ну, конечно, Муршуд, — сказал он, — разумеется, соседство — это вещь. — Вдруг его взгляд упал на магнитофон. — Знаете, мы только что записались на пленку. Здорово получилось. Хотите послушать?

— Вот это, как говорил покойный Низами, саг ол,[13] Пушкин! Включи-ка, соседушка, послушаем. Отлично сказано, что вино хорошо старое, а магнитофон — новый.

Неймат включил магнитофон. Всякий раз, как звучал новый голос, Мензер вскрикивала:

— Ой, муженек! Клянусь жизнью, это наш Неймат! Вай, муженек, ей-богу, наша Сурея! Ой, тетушка Бикя, клянусь богом, тетушка Бикя! — как будто из магнитофона должен был послышаться по крайней мере голос Моллы Насреддина.

Открытия Мензер продолжались.

— Карменчик! Джильдочка! — кричала она.

— Мурзик? — вдруг вскинулся Муршуд. — Это она на Муртуза Балаевича? Ах, проказница!

Из магнитофона послышался голос Неймата: «…Если я еще раз увижу…»

И настала тишина.

— Всё, — сказал Неймат и нажал на клавишу.

— А что ты сделаешь, Неймат, если еще раз увидишь, — сказал Муршуд, — скажи по секрету…

— Да я и сам не знаю.

— Силы небесные, какое это чудо, — сказала Мензер. — Голубчик, Неймат, я тебя прошу, давай еще раз послушаем.

Неймат нажал на клавишу. Прослушали еще раз.

— Сурея, родная! Тетушка Бикя! Ах ты, боже мой! — снова вскрикивала Мензер, узнавая голоса.