Круг

Потом она начинала думать о Мартене… Она часто о нем думала. Мартен, ее самая большая любовь и самая горькая неудача. Она не забыла, как они переглядывались на занятиях, как им не терпелось остаться вдвоем, как они спорили о Шопенгауэре, Ницше и Рембо. Она помнила, как он замыкался в себе, слушая музыку и тексты Боба Дилана, Джима Моррисона, Брюса Спрингстина или «Роллингов». Она называла его «старик» или «мой дорогой старик», хотя он был всего на год старше. Господи, как же она его любила… И полюбила еще больше, когда он дал ей прочесть свою рукопись. Мартен понимал людские сердца и души, он умел описывать мысли и чувства людей на бумаге. Мартен был немыслимо талантлив… Так она подумала, прочитав первые строчки рассказа «Яйцо». Она до сих пор помнила первую фразу: «Кончено, завершено, finito: если я завтра умру, в этой скучнейшей из всех написанных в мире историй не потребуется переставлять ни одну запятую». Она любила Мартена, она им восхищалась, но читала его новые вещи не первой — эта честь принадлежала Франсису, альтер эго Мартена, его брату. Ах, какую власть он имел над Мартеном… И над ней… Наркотики… Одного она тогда боялась — что Франсис расскажет Мартену о ее зависимости. Любимая женщина — наркоманка… Этот страх терзал ее все время, пока они с Мартеном были вместе. По большому счету, именно страх и стал главной причиной их разрыва. Она бросила человека, которого любила больше всего на свете, чтобы перестать бояться…

Она любила Мартена, она им восхищалась — и предала… Она лежала, скрючившись в темноте своей могилы, ни о чем не думала — просто не могла — и дрожала всем телом. Нахлынувшее отчаяние смыло из памяти солнечные картины счастья, тьма, холод и бездна надвинулись на нее, безумие вернулось, вцепившись острыми когтями в мозг. В подобные моменты она из последних сил цеплялась за одно-единственное видение, которому было под силу спасти ее от погружения в вечную тьму.

Она закрывала глаза и пускалась бегом по длинному пляжу. Начинался отлив, восходящее солнце освещало волны и влажный песок, ветер раздувал ее волосы. Она бежала, бежала, бежала. С закрытыми глазами, много часов подряд. Кричали чайки, шумело море, у горизонта, на фоне розового неба, раздували паруса яхты. А она все бежала и бежала. По пляжу, которому не было конца. Она знала, что никогда больше не увидит света дня.

48 Финал

Прожектора на вышках освещали внешнюю ограду тюрьмы. Стоянка была пуста, и Сервас поставил машину у самого входа. Усталости он не чувствовал — ее вытеснило кипевшее в нем бешенство.

Директор ждал их. Ночью его подняли с постели звонки — из суда, полиции, Управления исполнения наказаний: Министерство юстиции поручило ему «оказать полное содействие майору Сервасу и лейтенанту Эсперандье». Директор не мог понять всеобщего внезапного интереса к этой истории, поскольку не знал, что депутата от большинства, надежду правящей партии, едва не арестовали, а теперь он очищен от всех подозрений, и уже завтра члены правящей партии поспешат сообщить об этом прессе и будут энергично опровергать «достойные сожаления утечки информации», а потом выступят на ведущих телеканалах и заявят, что «в этой стране все еще существует презумпция невиновности, которая была бесстыдно попрана представителями оппозиции». В Париже отреагировали мгновенно: Поль Лаказ невиновен, значит, можно не списывать его с корабля. Правила игры снова изменились: пришло время сплотить ряды.

Все это не помешало директору тюрьмы более чем сдержанно отнестись к визитерам: глаза у майора-сыскаря покраснели от усталости, лицо и руки были в синяках и царапинах, голова перевязана, а молодой лейтенант вырядился в пижонскую серебристую куртку. Директор собрался закрыть дверь, но Сервас остановил его:

— Мы кое-кого ждем.

— Мне сообщили, что посетителей будет двое.

— Двое, трое… какая разница?

— Слушайте, время за полночь. Это займет много времени? Мне бы хотелось…

— Вот она.

На залитую дождем стоянку заехала машина жандармерии, из нее вылезла женщина в кожаной куртке, брюках и мотоциклетном шлеме с нелепой, крест-накрест, повязкой на лице, закрывающей нос и щеки, и левой рукой на перевязи. Она втянула голову в плечи и в несколько шагов преодолела расстояние до дверей. Циглер целый час отвечала на вопросы заместителя генерального прокурора Оша и нескольких офицеров из розыскного отдела жандармерии, после чего сразу позвонила Мартену и коротко рассказала о том, что с ней случилось, в очередной раз умолчав о «посещении» его компьютера.

— Как ты все это раскопала? — Сервас был озадачен.

Ирен показалось, что он не удивился, услышав, что Марианна за ним шпионила, но она кожей почувствовала всю безграничность его печали. Мартен предложил Циглер присоединиться к ним для допроса в тюрьме; она спросила, почему он не в больнице, но ответа не дождалась.

— Она с нами, — сказал сыщик, — можем идти.