Круг двенадцати душ

— Почему лорд притворялся конюхом? — Этого мне до сих пор так и не удалось понять.

— Возможно, таким образом он просто хотел за вами наблюдать, — предположил Киран, и я поняла, что ответа на мой вопрос у него тоже нет.

В разговоре наступила пауза, и я продолжила машинально перебирать разложенные на столе вещи. Их здесь было немного: чернильница, перо, тонкая тетрадь для записей и… покоящийся в ножнах кинжал. Кажется, Киран уже обнажал его, когда мы находились в доме ведьмы. Но тогда я была до того напугана и растеряна, что не обратила на него внимания.

Сейчас же что-то привлекло мой взгляд. Золотой растительный орнамент на черных ножнах казался смутно знакомым, словно я уже видела нечто подобное раньше.

Затем я обратила внимание на рукоять.

Меня словно ударило молнией.

Еще не понимая, что делаю, я взяла кинжал подрагивающими руками. Увидев золотистый завиток и гравировку из двух слов, просто отказалась поверить собственным глазам. Смотрела, смотрела… и все продолжала отчаянно надеяться, что это дурное наваждение, и надпись сейчас исчезнет.

Но она не исчезала. Нацарапанные на рукояти слова были приговором. Приговором всем: девушкам, мне, моим надеждам и мечтам, моей зыбкой, еще не до конца сформировавшейся любви.

Медленно опустив кинжал обратно, я пошатнулась и вцепилась пальцами в столешницу, боясь упасть. Сегодня ожидала чего угодно, но к такому удару оказалась не готова.

— Амина? — позвал Киран, и я ощутила на себе его пристальный взгляд.

В мыслях тем временем стремительно пронесся образ призрака, явившегося мне в лесу. Бывшего садовника убили, и убили точно таким же кинжалом, какой я только что держала в руках.

Господи…

— Амина, в чем дело? — встревожился Киран, направляясь ко мне.

— Не подходи, — практически прошептала я, но он меня расслышал.

Наверное, стоило не подавать вида, что все поняла, попытаться и дальше сохранять лицо, но это было выше моих сил. Все оказалось бесполезно, рухнуло в один миг, и я оказалась в полной темноте. Все, что придавало уверенности, внушало защищенность, дарило робкую надежду, оказалось уничтожено. Оказалось ложью.

— Кто ты? — с разрывающей изнутри болью, надрывно спросила я. — Зачем ты все это делаешь? Зачем… ты его убил?

Кем бы Киран ни был на самом деле и какие бы цели ни преследовал, играл он блестяще. Даже сейчас, после моих слов изобразил неподдельное непонимание и удивление.

— Успокойся и объясни, что случилось, — даже не попросил — потребовал он, и в его голосе прозвучала сталь. — Кого я, по-твоему, убил?

Я не знала, почему с ним говорила. Почему спрашивала, желая услышать правду из его уст. Почему глупое сердце все еще продолжало на что-то надеяться и верить, что его чудовищному поступку есть оправдание.

— Рэда, — ответила я.

Киран опустил взгляд на кинжал, и на его лице на несколько мгновений отразилась озадаченность, после чего он резко переменился. Стремительно, практически молниеносно преодолев разделяющее нас расстояние, остановился прямо передо мной и посмотрел в глаза.

Я ожидала увидеть ярость, презрение, разочарование из-за разоблачения — что угодно, но только не отголоски боли, старательно скрываемые за мрачным равнодушием.

— Знаешь, — произнес он безо всякого тепла, — а я наивно полагал, что нашел близкого по духу человека. Что наконец встретил женщину, которая сильно отличается от всех остальных. Особенную, не по годам мудрую и рассудительную. И что самое главное — доверяющую мне. Был настолько глуп, что даже позволил себе в нее влюбиться.

На этих словах я вздрогнула и хотела его перебить, но не смогла. Продолжала стоять, запрокинув голову и глядя ему в глаза.

Киран медленно выдохнул и, все так же не отводя взгляда, спросил:

— В тот день в лесу ты видела призрака. Уверена, что садовника убили точно таким же кинжалом?

После всего сказанного я стала сомневаться в правильности своих скоропалительных выводов. Еще как следует это не осмыслив, медленно кивнула в ответ.

— Eascripte a Frotui, — озвучил Киран злополучную гравировку на «мертвом» языке. — Долг и честь. Такие кинжалы есть у всех охотников. Без исключения.

Меня затопило столькими чувствами, что я замерла и не могла проронить ни слова. Сперва недоверие, подозрительность, затем — вера в сказанное, за которой последовали стыд и горечь. Киран не врал, и я была готова казнить себя за то, что усомнилась в нем. После всего, что этот человек для меня сделал, я обидела его своими опрометчивыми выводами.

— Прости. — Одно-единственное произнесенное на выдохе слово не могло вместить всех моих душевных терзаний. — Киран, я просто…

— Просто устала, — закончил он. — Это ты прости, я был несколько резок. В том кошмаре, в каком ты жила все последнее время, недоверие превращается в норму.

Хотя его голос теперь звучал гораздо мягче, я все равно чувствовала, что сильно его ранила. Потеряв сестру, он целых десять лет пытался доказать вину ее убийцы, но ему никто не верил. Должно быть, отсутствие веры — самое больное место Кирана.

«Позволил себе влюбиться», — пронеслись в голове недавно сказанные им слова, и меня окатило новой волной вины.