Круг невинных

Затем я нарисовал ту гостиницу в квартале Де-ля-Плен, где мы с мамой останавливались, когда мне было два года. Но сперва мне надо рассказать тот случай, иначе не будет никакой логической связи с книгой рисунков и писать о дальнейшем будет без толку. Логика – вот чего мне действительно не хватает и что иногда нужно, чтобы все шло своим порядком. Мы поехали в гости к Клер – маминой подруге, которая живет в Марселе. Не знаю почему, но мы не смогли у нее заночевать. Гостиница оказалась довольно жалкой, и я помню, что там были эмигранты, которые жили в комнатах наверху. Мы поселились на первом этаже, и комната не стоила тех денег, несмотря на то что была одной из самых «шикарных». Управляющего гостиницей я возненавидел с первого взгляда. Он был за стойкой. Он сделал маме сексистское замечание, это было очень неприятно. Мужчина не должен позволять себе такого по отношению к женщине. В том, как он смотрел на маму, было что-то непристойное. Я счел этого типа отвратительным… Он ходил в рубашке, совсем мокрой от пота; это было летом, ужасная жара, может быть, самая невыносимая, какую я только знал. Однажды днем я вернулся в гостиницу и, конечно, прошел мимо стойки. Я бросил на него взгляд; мне надо было посмотреть на него чуть дольше, чем его это устроило. Мама сказала мне как-то, что я должен стараться не смотреть на людей таким черным взглядом. Этот кретин поднял голову и спросил: «Что, сопляк, хочешь меня сфотографировать?»

Я совсем забыл эту историю до возвращения Левиафана, на целых два дня, пока мне не пришлось взяться за рисование. Сама собой мне пришла мысль о гостинице, пальцы сами схватили карандаш, хотя мозг им этого не приказывал. Мысленно я снова увидел крысиную морду этого типа. С первой же минуты я захотел, чтобы он умер, медленно. Первый рисунок у меня не получился. Думаю, не удалась перспектива. Второй был уже лучше, за него я даже почувствовал гордость. Затем вчера вечером, поздно ночью, я должен был приступить к самому делу. Чудовище должно было умереть. Я попытался поговорить с ним, но он ничего не хотел слушать. Наконец у меня была причина думать о крысиной голове.

Чтение этих записей наполнило меня ужасом и в то же время погрузило в глубокую печаль, так как я больше не мог отрицать очевидное. Александр нес ответственность за смерть этих людей, даже если ни одно из этих убийств невозможно ни вменить ему в вину, ни доказать. Что он за ребенок? Можно ли представить себе существо более измученное, чем то, что появлялось на этих страницах?

Увидев, в каком смятении я нахожусь, Полифем нарушил молчание: