Круг перемен

— В больнице. Тебя привезли после аварии и сделали операцию. Ты что-нибудь помнишь?

Анфиса посмотрела на прозрачный мешочек капельницы и перевела взгляд на ногу, подвешенную на вытяжке.

— Нет.

— А своё имя? — не отставала медсестра, мешая снова проваливаться в глубь колодца.

— Анфиса. — Шершавый язык застыл во рту дохлой рыбой. Медсестра живо наклонилась и обтёрла её губы влажной марлей. Девушка с трудом сглотнула: — Мне надо на соревнования, я не могу подвести команду.

— Ирина Максимовна, вы слышите? Наша пациентка собралась на соревнования! — весело воскликнула медсестра, обращаясь к кому-то невидимому.

Заслоняя свет, на Анфису надвинулась крупная фигура врача, и густой женский голос спокойно сообщил:

— О соревнованиях отныне придётся забыть навсегда. Радуйся, что жива осталась. Еле вытащили тебя, милая, с того света. Спасибо, «Скорая» рядом оказалась.

* * *

Первыми навестить прибежали друзья из спортивной команды. Натащили фруктов, цветов, зачем-то мягких игрушек. Назавтра им предстояло ехать на соревнования. Без неё. Пытаясь утешить, девчонки болтали о чём-то несущественном, но беседа постоянно повисала в воздухе, потому что заговорить о спорте никто не решался, а ничего другого не приходило на ум.

— Держись, Низовая, не сдавайся, — пожелал на прощание тренер.

И она послушно кивнула, отчаянно ожидая, чтобы они ушли поскорее и не успели увидеть, как она закусит зубами уголок одеяла, чтобы не завыть в голос.

Держись! Легко сказать! Держаться можно за что-то или на чём-то, например на лодке или, на худой конец, схватиться за бревно. А у неё, кроме боли и отчаяния, не осталось ничего: ни спорта, ни профессии, ни надежд на будущее. Несколько раз в голове мелькала назойливая мысль, что зря «Скорая помощь» оказалась вблизи места аварии, пусть бы лучше раз — и больше никаких проблем в виде унылого полицейского, уверенно объяснившего, что виновата сама, или лощёного адвоката в золотых очках, который дал ей подписать какой-то документ, как оказалось позже — мировое соглашение и отказ от судебного иска.

А ещё приходила мама. Зажав руки между колен, она сгорбилась на кончике стула и тревожно спросила:

— И куда ты теперь с инвалидностью? Насовсем домой вернёшься? Юра говорит, что тогда уйдёт, чтобы нам не мешать. Он боится, что не сможет нас всех прокормить. — Дрожащими руками мама достала носовой платок, высморкалась и спрятала глаза в ожидании ответа.

«Кормить» и «Юра» представляли собой взаимоисключающие понятия. Пока что мама была основной добытчицей в семье, а сама Анфиса благодаря спортивным достижениям ещё в старших классах перешла на самообеспечение.

«Да пусть твой Юра катится колбаской по Малой Спасской в свой Тернополь или откуда он там приехал», — гневом прокатилось в мозгу, но Анфиса сумела удержаться — уж очень жалко выглядела мама с опрокинутым от горя лицом и виноватым взглядом.

Сразу из больницы Анфиса поехала в санаторий, затем в другой. Деньги на реабилитацию утекали как вода в решете, но она обязала себя отставить костыли и подняться на ноги во что бы то ни стало. Остатков накопленных на квартиру средств хватило на съём убогой комнатушки и на то, чтобы продержаться несколько месяцев на время поисков работы. И сейчас деньги подходили к концу.

Близ уездного города Успенска, 1890 год

С Покрова осень вдруг повернула на мороз. Всю ночь крупными хлопьями крутила метель, укрывая снегом груды опавших листьев. Словно пытаясь сопротивляться ненастью, лес глухо роптал с неясным жалобным шумом. Кошка пришла в спальню и свернулась в ногах клубком. Малый огонёк лампадки перед иконой освещал вызолоченный нимб Богородицы и играл бликом на железных шишечках кроватных спинок.

Рано утром Марфа сунула ноги в мягкие сапожки, накинула на утреннее платье шлафрок[4]и вышла во двор пройтись по первому снежку до любимой яблони с ещё не снятыми яблоками.

Яблоню она посадила несколько лет назад, когда приехала в новое имение, испуганная и растерянная. Сперва деревце не желало приживаться и чахло. «Как и я», — с грустью думала Марфа, но по второй весне яблонька вдруг зацвела, да так бурно, розово, весело, словно хотела укорить Марфу за недоверие. Яблоки оказались поздними и силу набирали к первым морозам, зато и лежали чуть ли не до весны — хрусткие и сладкие.

Сорвав яблоко, Марфа покатала его между ладонями и прижала к щеке, вдыхая студёный воздух, еле уловимо смешанный с запахом яблочной осени.

— Марфа Афиногеновна! Да рази ж можно в шлафроке да на холод! Простудитесь, как пить дать простудитесь! — От крыльца отделилась горничная Параша с шубой в охапке и смело ступила в туфлях по снежной дорожке. — Накиньте доху, всё лучше, чем замерзать на ветру.