Круг замкнулся

– Дядя готовил Эмана, – негромко произнесла Агила и медленно зашагала обратно. – Я не знаю, для чего на самом деле затевается этот поход, но мне он не нравится. Я не доверяю Мергу и Эману, – она подошла совсем близко и положила ладони на его плечи. – Это как-то связано со смертью моей матери.

Селена, мать Агилы, умерла, когда дочери едва исполнился год. Ерих и Мерг были безутешны, но не искали виноватых. Для Агилы же эта смерть всегда оставалась загадкой.

Но какой странный способ просить о помощи, решив все за его спиной! А самой разучивать с Эманом песенки ко дню встречи Нового лета…

– Не доверяешь Эману? – громко прошептал Стел и сбросил ее руки. – А может, смерть твоей матери здесь совершенно ни при чем? – он говорил все громче, срываясь на крик. – И ты просто хочешь отослать меня подальше, чтобы я не мешал миловаться с твоим нареченным?! Да и что вам до меня – ты с праздника Долгой ночи обо мне и не вспоминала! Просто ты не захотела надолго отпускать от себя Эмана!

Он не знал, откуда в нем столько злобы, – несколько мгновений назад он готов был простить ей все. Кроме того, что она попросила Мерга отослать его куда подальше. Только теперь он осознал, почему так сильно не хотел в этот поход – он не хотел уезжать от Агилы, но раз она сама так решила…

Стел резко развернулся на пятках и пошел к дому.

– Охи дурак же ты, Зануда…

«Зануда». Она называла его так с детства. Поначалу он злился. А теперь полюбил.

Горло сжалось горячим комком. Стел остановился.

– Я во всем мире только тебе доверяю, слышишь? – каждое ее слово гулко отдавалось в ушах. – Мне нужна твоя помощь. Там, в походе. Ты сможешь во всем разобраться. Я знаю, ты умеешь думать своей головой.

«Думать своей головой». Пароль, прижившийся со времен, когда они вместе воровали зеленые абрикосы.

– И не судить всех скопом, – ответил он старым отзывом и развернулся.

Она так и стояла на середине дорожки. Щеки блестели слезами в последних лучах заката.

Еще никогда Стел не видел, чтобы Агила плакала. Сдирала коленки в кровь, падала с деревьев, но никогда не плакала.

– Ты так ничего и не сказал мне после праздника Долгой ночи! – звонко выкрикнула она.

Она не любит Омана.

Стел понял, что широко улыбается. В три шага он подбежал к ней и крепко прижал к себе. Темные косы пахли медом и абрикосами. И немного вишневой косточкой. Стел поцеловал соленые губы, страстно и яростно, с запозданием отвечая на ее поцелуй. Агила прильнула к нему, доверчиво и нежно, будто была обычной девчонкой, а не наследной принцессой.

– Не забудь вернуться, Зануда, – прошептала она, касаясь губами его уха. – Я буду тебя ждать.

По его шее и левой руке пробежали мурашки.

Недавно такие же мурашки он видел у Рани.

Глава 8

На полотнище, натянутом между тремя жердями, возлежал Слассен – иначе не скажешь: острые колени выше ушей, голова откинута, пальцы сплелись на тощей груди и во все стороны струится по ветру серая хламида.

– А ты неплохо устроился, пресветлый, – хохотнул Рокот.

– Неплохо? – храмовник глянул желтыми от усталости глазами, скорбно поднял лысые брови, еще сильнее сморщинив лоб. – Переход от Ерихема дался мне крайне непросто…

– О, – Рокот с деланым сочувствием поджал губы. – Боюсь, мы даже не вышли за пределы Окружной стены. Все еще впереди.

Слассен устало прикрыл глаза, уголки губ опустились – маска страдания застыла на безволосом лице. Из фургона показался долговязый подросток с вышитой на предплечье ласточкой, просеменил к храмовнику и склонился до самой земли. Над головой он держал исходящую паром кружку.

– Мир и покой тебе, ласточка, – прошелестел Слассен, забрал горячий напиток и взмахом руки отпустил сироту.

Паренек еще сильнее втянул голову в плечи, зыркнул на Рокота и так же бесшумно скрылся в фургоне – только скрипнула деревянная дверь, обитая темной кожей.

– Ласточка? – грубовато переспросил Рокот. Конечно, отношения храмовников с сиротами его не касались…

– Лишив имен, мы приучаем их ставить общее превыше личного, – только теперь Слассен открыл глаза, самодовольно ухмыльнулся и осторожно глотнул темную жидкость.

– Вареное вино? – нахмурился Рокот.

Пускай их сиротки зовутся хоть ласточками, хоть воробушками, но нарушения Кодекса пьянством он не потерпит даже от храмовников! Стоит допустить маленькую поблажку – и тут же начнется прежний упадок. Кто знает, спился бы его отец, если бы заповеди праведников соблюдались свято?

Слассен спокойно покачал головой:

– Нет, это саримский чай. Ничто так не восстанавливает силы. Угостишься?

Жирно живет! Балует Ерих своих храмовников, балует.

– Благодарю, но рыцарям на службе не подобает предаваться излишествам, – не удержался от упрека Рокот.

Храмовник растянул рот в безгубой улыбке:

– Увы, это не излишество, а жизненная необходимость. – От чая его впалые щеки и вправду порозовели.

– И все же пришел я не цены на чай обсуждать, – сплетя пальцы, Рокот нетерпеливо хрустнул костяшками. – Отойдем, нужно поговорить.