Круги на воде

— Я и не говорю, что он это сделал. Поговорим о чем-нибудь другом. Не хотите ли хлеба с маслом, миссис Болл? Слышала, к вам перебралась Анни Джексон. Ну, как она? На похоронах она выглядела очень странно.

Руфь Болл сжала губы и была очень благодарна мисс Силвер, которая избавила ее от необходимости отвечать:

— Бедняжке выпало пережить такое несчастье. Она все еще в шоке.

Мисс Милдред пила обжигающе горячий чай, в который не добавила ни молока, ни сахара.

— Я знаю ее много лет, — сказала она, — еще с тех пор, когда она работала у мисс Люси Вейн. Я всегда чувствовала, что ей немного надо, чтобы тронуться рассудком. Ее отец пас коров в имении Берлингэма. Он пил и бил свою жену. У всех детей были нелады с головой. Будь у Анни голова на месте, она ни за что не вышла бы за этого бездельника Уильяма Джексона. Люси оставила ей пятьсот фунтов, он, конечно, на них и польстился.

Чай был жидким, масло оказалось маргарином, на блюде с домашним печеньем еще лежал неразрезанный, кусок фруктового пирога, молока было мало, а в большой викторианской сахарнице, в которую помещалось больше фунта, белело всего шесть кусочков. Зато на сплетни здесь не скупились, они лились рекой.

По пути домой Руфь Болл с раздражением сказала:

— Каждый раз, как выхожу от них, зарекаюсь туда не ходить. Но что поделаешь? Не пойдешь, значит, ввяжешься в ссору, а в деревне этого делать нельзя. Ни в коем случае.

Глава 30

В этот день Арнольд Рэндом отправился в южный коттедж. На сердце у него была такая тяжесть, что он больше не замечал беспорядка в саду Эммелины. Три котенка Шехерезады воображали себя тиграми в джунглях, а Люцифер стрелой пронесся у него под ногами, так что он чуть не споткнулся о него, но даже это не смогло отвлечь его от душевных страданий. Случилось то, что случилось, назад ничего не вернешь. Теперь уже незачем выгонять Эммелину. Сидя в ее самом неудобном кресле, он так и сказал, очень сдержанно, с посеревшим и даже ставшим более морщинистым лицом:

— Я пришел сказать, что я… Мои планы несколько изменились.

Эммелина посмотрела на него так, как всегда смотрела: по-доброму и с сочувствием.

— Да, Арнольд?

— Надеюсь, я не вызвал у вас неприятных переживаний. Мои планы изменились. Я почувствовал, что обязан вас успокоить. По поводу дома.

Ее глаза наполнились слезами.

— Дорогой Арнольд, вы так добры…

Он смотрел мимо нее на висевший на стене портрет своего брата. Как удобно быть мертвым, лежать в земле, когда над плитой любовно обихоженной могилы добродетели провозглашены, а грехи забыты. У Джонатана было много грехов, но его любили, Эммелина всегда говорила о нем так, будто он был святым. Эти размышления мучительно давили на Арнольда, будто кладбищенская глина. Он сказал:

— Я хотел успокоить вас. Я боялся, что вы расстроились.

— Но я не думала, что вы всерьез решили сделать то, что сказали. Я подумала, это из-за кошек и… из-за Эдварда. Сьюзен говорит, надо раздать котят Амины. И не надо расстраиваться по поводу Эдварда. Так обидно, когда в семье ссоры, так было бы славно, если бы все радовались друг другу.

Он резко встал и взялся за шляпу, уронил перчатку и нагнулся поднять ее. Его глаза затуманились слезами. В устах Эммелины все звучало так просто: не нужно ссор, обид… Но теперь уже поздно… слишком поздно. Он понял, что произнес эти слова вслух, когда проходил мимо нее и спускался со ступенек крытого крыльца. Котята продолжали весело бесчинствовать, но он не замечал их.

— Слишком поздно, дорогая, — и пошел по дороге к усадьбе.

Эдвард вернулся домой рано. После чаепития, во время которого он молча слушал подробное изложение доказательств доброты дяди Арнольда, он заявил, что они со Сьюзен пойдут мыть посуду, и взял поднос.

Раковина находилась на кухне. Поставив поднос на сушку, он закрыл дверь, прислонился к ней и сказал:

— Если сегодня вечером меня не арестуют, значит, тогда завтра. Я хочу, чтобы ты знала.

Сьюзен стояла в клубах белого пара, сильно пахнущего рыбой. Она сказала себе: «Это не может быть правдой, просто не может». Рыбой пахло из-за кошек, для них варили головы и внутренности. Кухня была всегда полна запахом рыбы, но несчастьем — никогда. В ее голове это слилось вместе, как бывает в ночных кошмарах. Она не знала, каким белым вмиг стало ее лицо, и лишь почувствовала, как перехватило горло и она почти шепотом произносит:

— Нет…

Когда она пришла в себя, Эдвард держал ее за плечи обеими руками и тряс.

— Держись! Бога ради, Сьюзен, здесь нельзя падать в обморок.

Она посмотрела на него:

— Можно, если хочется.

— Тогда перестань хотеть! Опусти голову, тебе станет лучше! Мне надо поговорить с тобой.

Его голос звучал так сердито, а поведение было таким знакомым и привычным, что кошмар стал рассеиваться. Она сказала:

— Извини. Это из-за рыбы. Мне уже лучше. Пойдем в дальнюю комнату и поговорим.

— Нет, мы должны помыть посуду. Ты можешь вытирать. Никогда не поверю, что ты такая неженка, что падаешь в обморок из-за запаха рыбы.

Сьюзен взяла кухонное полотенце и прислонилась к шкафу.

— Просто он как-то не сочетался… с тем, что ты сказал.