Круги по воде

– Ты знаешь, кто был твой прадедушка, Александр Семенович?

– Ну, так…

Про него я знала лишь то, что он был военным, имел много орденов и уже давно умер.

– О нем говорить у нас неприятно. Видишь ли, Женечка, я не стыжусь его, я его очень любила! Но есть некоторые обстоятельства… – Прабабушка вздохнула, сжала сухие руки. – Он был подполковником НКВД. Ты знаешь, что такое НКВД?

Я кивнула.

– В войну он командовал штрафбатами. Понимаешь?

Я открыла рот.

– Он никогда не говорил о войне. Никогда не говорил, за что получил две Звезды, Орден Красного Знамени. Никогда, понимаешь, Женечка?

Я кивнула.

– Во время войны… да и после… Ты знаешь, какая у меня была фамилия до замужества? – вдруг спросила она.

Я покачала головой.

– Войтенко! Понимаешь?

– Нет.

– Мой отец был немцем, Женечка.

– Настоящим? Из Германии? – ахнула я.

– Да. А моя мать была еврейкой. И её брат… Я была маленькой девочкой, когда началась революция. Мать очень испугалась. Мы жили тогда в Одессе. Пришлось всё бросить. Абсолютно всё, понимаешь?

Я не поняла, но уточнять не стала.

– Уехали во Владивосток, – продолжила прабабушка. – Но и там они нас нашли! Нас переселили в Сибирь.

– Почему? – спросила я. В горле пересохло.

– Брат моей матери был белым.

Я ахнула, выпучила глаза.

– Ему удалось бежать в Германию, к родственникам. А вот второй брат был священником… Ему не повезло… Вот мы и… – Прабабушка судорожно вздохнула. – Долгое время жили спокойно. Родители умерли. Мать до конца дней их боялась. Я вышла замуж. И после войны… Как-то узнали. Я отреклась от отца, матери, прочих родственников. Ну, от тех, что ещё живы. Так нужно было, понимаешь, Женечка?

Я слушала, открыв рот.

– А потом Сашенька… Понимаешь, он уже вернулся с войны сломленным. Пить начал. Пил всегда один, а потом тихонько плакал, что мы не хуже фашистов… Мы такие же. А потом эта история. – Прабабушка вздохнула. – Вроде все затихло. И вдруг он застрелился. В 52-ом.

Прабабушка неестественно выпрямилась. Глаза ее оставались сухими, хотя руки дрожали.

– А потом меня арестовали.

– Как! – чуть не вскрикнула я – зажала рот ладошкой.

– Продержали меня неделю. Допрашивали. Всё расспрашивали про Сашеньку, про моих родственников в Германии, ещё про каких-то людей.

– Они тебя пытали, да?

– Нет, Женечка, что ты! Они ведь советские люди! Они просто меня не выпускали из камеры. Только на допросы. Хотя грех жаловаться! Камера была в принципе тёплая, сухая, только без мебели, окон. Вообще ничего не было. Голые стены, пол, потолок. И дверь. Не выпускали…

– А в туалет?

– Даже в туалет.

– Неделю!!

– Я больше за Зиночку переживала. Как она там одна… Отпустили. Сказали, никогда никому ничего не говорить. Зиночка страшно испугалась! Она ведь тогда совсем девочка была, чуть старше тебя. А потом… – Прабабушка замолчала.

Мы прислушались к разговорам в комнате. Баба Зина кричала, что всю молодость отдала комсомолу, делу Сталина. Отец фыркал.

– Она очень испугалась, понимаешь? – сказала баба Валя.

Замолчала.

– Что потом? – не выдержала я.

– Сталин умер. И всё закончилось.

Отец и бабушка разгорячились не на шутку! Как это сейчас казалось глупым.

– И ты молчала? Столько лет молчала?

– Да, Женечка. – Прабабушка сжала мои руки. – Тебе только почему-то рассказала. Наверное, кому-то это было нужно рассказать. Однажды.

– Но ведь Сталин уже давно умер!

– Давно, в 53-ем. Но… Понимаешь, Женечка, Зиночка так испугалась! Она ведь у меня одна! И я у неё одна! Она замуж вышла неудачно, её муж бросил, даже сына не пожалел. А потом родилась ты… Есть вещи, о которых никогда нельзя говорить, понимаешь?

* * *

На следующий день позвонил Сашка. Оказалось, что во дворе к нему подошла бабушка Вовки. Сказала, что ещё летом её внуку Толик оставил письмо для нас всех, какие-то свертки. Бабашка долго извинялась, что совсем забыла про это, даже расплакалась. Сашка пообещал, что мы придем.

Идти к Вовке было страшно.

Но мы всё равно пошли.

Открыла бабушка. Увидев нас, заохала, запричитала. Провела в Вовкину комнату.

Здесь всё было так же, как прошлой зимой. Позапрошлой зимой. Позапозапрошлой зимой. Как в те безумно далекие дни, когда Вовка всё ещё был! Даже пыли нет. Такое впечатление сразу создалось, что Вовка просто ещё из школы не вернулся или в магазин пошел, или на тренировку, или ещё куда… Разве что прибрано. А то Вовка обычно раскидывал всё, говорил, что так удобнее. Не любил он порядок.

Мы топтались на пороге комнаты. Боялись. Смущались. Подпихивали друг друга. Наконец, решились. Взялись за руки и вошли.

Оглянулись.

Свертки увидели сразу же, они лежали на подоконнике. Каждый подписан. Тут же порвали обертку, обычную газетную бумагу. Сели на пол, начали рассматривать.

Мне Толик оставил две книжки Волкова – «Волшебник Изумрудного города» и «Семь подземных королей». Как я завидовала ему! Книги Волкова были такой редкостью! Особенно такие – с красивыми цветными иллюстрациями.

Сашке – Толик оставил свой кораблик в бутылке. Дружно ахнули! Ведь Толик моделью дорожил, это был подарок отца.