Круги в пустоте

Крестьяне шумно вздохнули, самые робкие попятились. Может, еще недавно кто-то и внимал с надеждой словам о спасении, но сейчас все понимали спасаться в первую очередь следует от подозрений в сочувствии мятежнику.

- Селян же, благосклонно преступным речам внимавших и в зловерие уклонившихся, надлежит изрядно сечь плетьми, а буде вновь окажутся в том же замечены, урезать им языки и ссылать в южные каменоломни, на вечную работу. Ну, кто тут благосклонно внимал?

Послышалось сопение. Все точно по команде потупили глаза, потом вдруг сухонький старичок, выступив вперед на шаг, ткнул пальцем в давешнего лопоухого парнишку.

- Вона, Имниу, Сайли-Венгу, значит, сынок, интересовался.

- Да не интересовался я! - сейчас же пустил петуха юноша. - Я же просто так спросил, для смеху!

- Вот чтобы глупого смеху поменьше было, получишь пятьдесят плетей, пожевав губами, вынес решение староста. - Вечерком ко мне в управу явишься.

Всхлипывая, парнишка отступил прочь. Митька проводил его сочувственным взглядом - не фига себе, пятьдесят плетей... - Сейчас же главным заняться время, - продолжал староста. Уловив его молчаливый приказ, стражники двумя черными молниями метнулись к единянину, крепко ухватили за локти. Тот, впрочем, и не думал сопротивляться. С молчаливой улыбкой смотрел в лицо старосте, нисколько не проявляя робости.

- Ты, пес зловонный, - направив ему в грудь толстый как сарделька палец, изрек староста, - признаешь ли, что гнусное единянское учение тут только что сеял?

- Признаю, - спокойно ответил единянин. - Только учение сие не гнусное, а единственно спасительное.

- Незачем мне с тобой, мерзким, в споры пускаться, - на миг запнувшись, парировал староста. - Я человек государственный, на службе, исполняю, значит, предписания. Ты мне вон чего скажи - от пакости единянской отречься не желаешь ли? Высоким Господам поклонишься, жертовку принесешь... Тогда отпустим. Плетьми, конечно, чуток накажем для порядку, но отпустим. И грамоту дадим, что от зловерия отрекся и богам да государю верен. Сей грамотой тебе все прошлые вины простятся. Ну?

- Жаль мне тебя, легкомысленный человек, - рассмеялся единянин. - Ты думаешь, можно отвергнуть солнце ради тускло горящей лучины? Кому открылась Истина, тот в ней и пребывает, и не отринется страха ради. Как я назову черное белым, а сладкое горьким? Для чего? - Казним же! - терпеливо, точно непонятливому ребенку, объяснил староста. - Смертью казним, и лютой.

- Что стоит временное страдание по сравнению с вечной жизнью в любви и радости? - столь же терпеливо ответил единянин. - Если самого Господа в дальней стране жестоко казнили, то нам, Его детям и ученикам, лишь в радость пройти тем же путем из смерти в жизнь.

- Ты что, дурачок? - брезгливо осведомился староста. - Умрешь ведь, навсегда. Больно же будет, страшно... Добром прошу, не делай глупостей. Мы ж не звери какие, нам тебя мучить тоже радость невеликая, а ведь придется. Ибо долг государев превыше чувств.

- Надлежит Богу повиноваться более, нежели человекам, - улыбнулся единянин. - Я смотрю сейчас в твое сердце и вижу там доброе семя, но семя сие грызут склизкие гусеницы. Берегись, чадо! Ведь и тебе предстоит вечность, и лишь от тебя зависит, какой она станет - светом радости или пламенем темным. Лишь истинный Бог может тебя избавить.

- Чего же он тебя-то не избавит? - подал голос доселе молчавший Харт-ла-Гир. - Я вот слушал тебя и думал - а повредился ли ты умом? Нет, вижу, способен судить здраво. Веришь ли ты в те бредни, что тут нес? Надо полагать, веришь, иначе зачем пришел на гибель? Так ответь - где он, твой бог? Почему не спасает тебя от предстоящей казни?

Единянин долго и внимательно смотрел на кассара.

- Ты тоже неглуп, хаграно, - наконец промолвил он. - И не безнадежен для спасения, хотя и закрыто твое сердце броней чужою. Вижу, тебе предстоит вскоре сильно страдать. Может, сии страдания и откроют тебе путь, хотя отважишься ли ты ступить на него, ведомо лишь Единому. А на твой вопрос ответ прост. Он, Единый Бог, и сейчас со мной, Он невидимо стоит рядом, и рука Его на моем плече. Только вам всем, незрячим, этого не углядеть, тут потребны не телесные очи, а духовные. Силен Господь избавить меня от смерти, во единое мгновение сделать невидимым или перенести в удаленные места. Но сила Его в немощи совершается, и надлежит мне смертью телесной засвидетельствовать, что вера животворит. Итак, что хотите делать - делайте.

- Ну что, господин староста, - кивнул Харт-ла-Гир, - по-моему, случай безнадежный. Исполняйте же государево предписание. Я и так едва ли не на лишний час тут задержался, хотя служебная надобность не терпит отлагательства.

- Да уж, - отдуваясь, согласился староста, - незачем дальше рассусоливать. Я в донесении так и напишу - проповедовал единянство, отречься и вознести богам жертвы отказался, увещеваниям не внял - посему и казнь в исполнение приведена. Эй, Хьянса, Глудди. Волоките его к старому колодцу.