Круги жизни

— Умойся! И жди, чтобы ушло солнце. В тот миг, когда в верхнем отверстии кибитки покажется звезда Говхер-Жемчужина, ты увидишь в дверях совсем другую жемчужину, — она выскользнула из кибитки.

И Гариб начал смывать краску с лица.

9

Эй, купец! Береги свое счастье! Знай, шесть мешков, наполненных скорпионами, подстерегают его, и жадность готова развязать эти мешки. Было так. Шах Ахмад сидел в комнате шахини на сундуке.

— А она на самом деле красивая… эта… жена купца?

— Такая красавица, что, глядя на нее, можно только посвистывать, — сказал Шавелед.

Шах швырнул ему кошелек с серебром, и Шавелед покинул покои. Шах сказал:

— Сейчас же повелю схватить ее!

— Вот как! — сказала шахиня. — Если ты ее схватишь, весь базар будет говорить: «Это тот шах Ахмад, который отнимает жен у купцов!»

— Ну и пусть! Какое мне дело! Шахиня подбоченилась:

— Уж если начнут говорить…. Всем известно: беда валится на голову с языка.

— Но если она красавица, ей место в моем дворце, а не в мешке какого-то купчишки!

— Никуда она не денется, — сказала шахиня. — Когда караван уйдет, пошли вдогонку переодетых воинов. Под видом разбойников они нападут, схватят красотку, и пусть будет славен аллах в небесах!

И опять черный ворон ночи взял под крыло золотое яйцо небосвода. Мирно звякал бубенец в хвосте каравана. Жадно вдыхая ночной воздух, покачивалась на верблюде в кеджебе-паланкине белолицая Гюль-Нагаль. Впереди рядом с караванбаши шел Эзбер-ходжа, заткнув обе полы халата за пояс. Вдруг позади послышались топот копыт, разбойный свист, крик о помощи. Эзбер-ходжа бросился назад, подбежал к своим верблюдам и остолбенел.

Какие-то разбойники в лохмотьях, из-под которых выглядывала одежда ясаулов, схватили Гюль-Нагаль, заткнули ей рот и, перекинув через седло, приторачивали к коню. А она, стараясь отбиться, извивалась в их руках как змея.

Эзбер-ходжа смотрел, выпучив глаза. Разбойники захохотали, гикнули и умчались, и пыль от копыт их коней заслонила звезды. Эзбер-ходжа сказал:

— Эй, шах! Пусть и смерть тебе на здоровье будет! — подошел к остановившемуся каравану, взобрался в опустевшее кеджебе, вздохнул и поник головой.

10

Шах Амад пребывал на троне. Достойные сидеть сидели, другие же остались стоять. На почетном месте восседали послы в чужеземных одеждах. Шахиншахский посол говорил:

— … На это я ответил шахиншаху так: «Правитель, который задумал сделать своих подданных хорошими людьми, должен прежде сам стать хорошим человеком, дабы не уподобиться тому глупцу, который решил выпрямить кривую тень, не выпрямив самого предмета, который дает эту тень».

— Мудро! Мудро! — закивал шах Ахмад. — Шахиншаху делает честь, что у него такие визири, как ты…

Пока шах вел беседу с послами, шахиня, посадив Гюль-Нагаль на один из своих серебряных сундуков, учила ее:

— Не отвечай взглядом на взгляд, ибо первый взгляд принадлежит тебе, а второй — направлен против тебя. Лучше бросайся прямо в ноги. Поняла?

— Да.

— При шахиншахских послах он не посмеет тебе отказать. Поняла? И тогда мы добьемся — ты своего, я своего!

Она набросила на голову Гюль-Нагаль покрывало, вывела ее за дверь, передала из рук в руки ясаулам, а сама подошла к решетчатому окошку, через которое был виден тронный зал. Она смотрела, как ясаулы ввели в зал Гюль-Нагаль, закрытую шелковым покрывалом, и как шах вежливо обратился к Гюль-Нагаль:

— Красавица! Ты цветок какого сада? Откуда улетела, где опустишься? Как тебя зовут?

Он протянул руку — приоткрыть ее покрывало, но Гюль-Нагаль бросилась ему в ноги:

— О защитите меня! Великий шах! Будьте мне отцом в день воскресения мертвых!..

Шах поглядел на чужеземных послов и опустил голову. Гюль-Нагаль лежала у его ног, рыдая и причитая:

— Будьте мне отцом!.. Будьте мне отцом в судный день!..

Горели факелы, послы смотрели на шаха.

— Что ж… — вздохнул шах. — Как видно, наше намерение не попало в круг исполнения, не совпало с центром возможности. Одна была у нас дочь, а теперь их стало две. Отведите ее к Шасенем.

Шахиня за решетчатым окном улыбнулась и пошла прочь.

11

Гариб ждал и ждал Шасенем, а она не шла. Он сказал: «Замолчите, соловьи! Я не могу слушать вас, потому что вы сидите на ветках вместе со своими подругами, а я тут один жду, жду!» А Шасенем все еще не было. Ум улетел из его головы, и он стал бесноватым от любви. Сверкали звезды в верхнем отверстии кибитки, но Гариб их не видел, так как душа его была охвачена дымом.

Птицей влетела Шасенем.

— Гариб! — сказала она и протянула к нему руки. Он сказал:

— Я раскаиваюсь, что пришел.

— Зачем же тогда пришел? Уходи, раз не любишь!

— Нет, это ты не любишь! Пять часов я жду тебя здесь, а ты там веселишься.

— Что ты говоришь! — сказала Шасенем. — Весь день я дрожала, ожидая ночи. А ты… Не любишь — прямо скажи!

— Это ты не любишь! На базаре ты даже не обрадовалась. Просто купила раба, чтобы развлечься. А мне и грязная дорога казалась ковром: так стремился к тебе!

— Это я не люблю?! Ночью я только и делала, что говорила: «Может быть, Гариб приедет утром». А утром говорила: «Может быть, он явится вечером». Так целый год! А ты там сидел и обо мне не думал.