Круги жизни

— Да-а, вы счастливы… — сказала Гюль-Нагаль. — А я как одинокая уточка… Где Эзбер-ходжа?.. Где любимый мой муж?..

— Не плачь, — ласково сказала Шасенем.

— Он был настоящим шахом красавцев, — говорила Гюль-Нагаль; всхлипывая. — И вдруг переодетые разбойники…

— Если бы разбойники напали на Шасенем, — сказал Гариб, — я бы умер, а не отдал ее!

Гюль-Нагаль сказала:

— Посмотрела бы я на тебя, если бы у тебя было триста шкурок каракуля, бросил бы ты каракуль, чтобы спасти жену, которую все равно нельзя спасти, или не бросил бы!

Гариб хотел что-то ответить, но в ворота загремели, и послышался голос;

— Шах Ахмад повелел, чтобы его дочь прибыла в Золотую крепость.

15

В маленькой комнатке при огоньке светильника сидели шах Ахмад и рыжебородый домула Сеитнияз-мюнеджим. Шах говорил:

— Мне не важно знать, кто ошибся: твои звезды или ты сам. Но слова шаха не должны зря падать на землю. Если тебя пощажу, меня никто не будет бояться.

— О солнце солнц…

— Молчи, когда говорю! Если бы вид крови был мне приятен, не стал бы с тобой и разговаривать. Возьми!.. — Шах протянул ему кошелек. — Встань, уйди, пока еще на дворе нельзя различить лиц и беги из Диарбекира.

Домула встал, судорожно сжимая кошелек и кланяясь.

— И постарайся, чтобы тебя не поймали. А то придется рубить тебе голову. Не доставляй мне эту неприятность.

— Я постараюсь… постараюсь…

Пятясь, домула скрылся в дверях, а на пороге вырос ясаул:

— О повелитель! Твоя дочь! Вошла Шасенем.

— Дитя мое, — сказал шах. — Возьми вон ту книгу и почитай мне, чтобы сердце мое успокоилось, а душа возвысилась.

Шасенем взяла со столика книгу, подсела к светильнику, начала читать:

«О птица сердца, тайных слез не проливай, не проливай:
А коли вылетела, — тайн не выдавай, не выдавай…»

Шах прервал ее:

— А может, Гариб у тебя был? Говори правду. Я сразу вижу, кто врет, кто не врет.

— Клянусь, не был!

— Ну, ну, не сердись… Верю тебе… Читай! Шасенем читала дальше:

«Из-за любимой умереть — нет лучшей доли на земле;
Того, кто стал рабом любви, не отвергай, не отвергай…»

Шах вздохнул:

— Подумать только, я по ошибке чуть не отрубил тебе голову…

Шасенем читала:

«Иди же, сердце, в смертный бой с толпой напастей, мук и бед,
Но тайных горестей любви не разглашай, не разглашай…»

16

О, царь певцов! Из-за тебя умирают и те, кто вдали, и те, кто около тебя. Гариб и Гюль-Нагаль, дожидаясь Шасенем, сидели в саду. Вдруг Гюль-Нагаль сбросила с себя платок, и ее черные косы упали на грудь:

— Гариб, посмотри на меня, ведь я не хуже Шасенем.

Гариб глянул на нее и опять вперился в ночь. Гюль-Нагаль встала и сняла халат, оставшись в длинных штанах и рубахе:

— Разве в моем присутствии не кажутся дурнушками красавицы?

— Ты красивая… — сказал Гариб.

— Нет, нет, не подходи! Гариб уставился на нее:

— Я не думал…

— Смотри на меня издали, чтобы не сгореть.

— О чем говоришь? — удивился Гариб.

Глядя из-под опущенных ресниц, Гюль-Нагаль нежно заговорила:

— Удобный случай проносится как облако. И кто видел льдину, не тающую от огня… — Она приблизила свои волосы к глазам Гариба. — Посмотри на мои кудри: ты найдешь в них шесть достоинств — локоны, завитки, узлы, изгибы, извилины и извороты.

— Гюль-Нагаль! Ведь Шасенем любит тебя!

— Не бойся, я ничего ей не скажу. И потом, кто боится шипов, — не срывает роз.

— Не думал я, что ты из такого сада плод! — сказал Гариб и вскочил, чтобы уйти.

Гюль-Нагаль расхохоталась:

— А ты мне и поверил. О Гариб! Я сказала это в шутку. Я хотела тебя испытать. Клянусь, в шутку! Ну, что глядишь на меня? Мое сердце чище зеркала!

Она гордо подняла голову и принялась надевать халат и платок:

— Теперь я убедилась, ты истинный влюбленный и достоин любви Шасенем.

Гариб сощурился:

— Эх… — Недоговорил и пошел в глубину сада. Гюль-Нагаль сказала вслед едва слышно:

— Никогда не забуду…

17

Если бы писал Эзбер-ходжа, а не мы, он бы сказал: «Приходит утро, листья золотит, дворец камфарный в небесах блестит, в шатер луны вонзились копья солнца, луна укрыла голову под щит». И все только ради того, чтобы сообщить, что наступило утро.

В это утро все женщины и девушки Диарбекира рисовали себе брови сурьмой: кто сурьмился перед зеркалом, кто, склонившись над своим отражением в водоеме. Даже шахиня в Золотой крепости, глядясь в свое большое, хотя и мутное зеркало, рисовала себе брови толщиной в палец.

Шасенем сидела в кибитке, Гюль-Нагаль тоже рисовала ей брови. А в глубине сада Гариб перебирал струны саза и напевал:

Весна! Раскрылись розы вновь!
Ну а моя не развернется ли?
У соловья струится кровь,
Моя ж из сердца не прольется ли..

Вокруг расхаживали павлины, покачивались влажные чашечки роз, две ладони опустились ему на глаза, Гариб засмеялся: