Круги жизни

Давным-давно,
когда осел был распухшим,
когда гусь был караульщиком,
когда журавль был стоящим,
когда перепел был слабым,
когда его хвост был куцым,
когда скворец был судьей,
когда жаворонок был муллой, —
жил один хан,
а у того хана был сын по имени Турксип.
Четырех лет ему еще не было,
а десять исполнилось наверняка.
Вздумалось Турксипу бороться с Баян-аулом, уверяю вас.
Приехал Баян-аул, круглый как лепешка,
приехал Баян-аул с голыми локтями.
«А!» — закричал Турксип, и у Баян-аула выпал глаз.
«Ма!» — сказал Турксип, и у Баян-аула переломилась рука.
Сказал Турксип:
«У твоего отца была ли голова, что тебя родил?»—
сел и заплакал.
Коротко ли он плакал — года полтора,
у ног его из слез образовалось море,
рыбы его высунули головы из моря, спрашивают:
«Турксип, а, Турксип, зачем плачешь?»
Отвечает рыбам Турксип:
«Как же мне не плакать?
Когда ешь редьку — нужна соль,
когда спишь — нужна девица,
не найдете ли мне невесту?»
Рассмеялись рыбы:
«Брось плакать, найдем!»
Поплыли рыбы на другой край моря,
видят, на крыше лежит девица,
быстро приплыли назад, говорят:
«Не плачь, Турксип, а то затопишь красавицу,
там она на крыше сидит».
Глядит Турксип — на берегу растет морковь,
говорит она человеческим голосом:
«Хозяин, вырви у меня хвост!»
Удивился Турксип, говорит:
«Мозг твоей головы постигла какая-нибудь порча?
Зачем буду хвост из тебя рвать?» —
«Ну, как хочешь», — сказала ему морковь.
Вдруг кричит ему с крыши девица:
«Вырви у нее хвост!»
Схватил Турксип морковку за хвост,
вырвал из земли, забросил в море.
Пошла вся вода из моря в дырку,
последней приплыла морковь и дырку заткнула,
говорит: «Вот теперь мне хватит воды!»
«Ну, спасибо», — сказал Турксип морковке
и побежал к красавице.
Вот сорок чудес!
Но аллах лучше знает истину.

Записал тогда эти «сорок небылиц», чтоб их не забыть, и, выполнивши задание по контрактации шерсти, отправился обратно во Фрунзе.

По пути, в Боомском ущелье, километрах в трех-четырех за «поворотом смерти» (как его величали в ту пору) — там, где тракт слегка отступает от реки Чу, наш крытый фургон (украинская мажара, обтянутая парусиной) сделал остановку, и его пассажиры собрались вокруг костерка, занявшись приготовлением пищи.

Тут-то к нам подъехали два всадника-чеха, соскочили с коней, привязали их к борту фургона, со всеми поздоровались за руки, подсели к костру. Оказалось, один приехал из Чехословакии — корреспондент «Руде право» Фучик, второй жил в Пишпеке: думаю, был это сопровождавший его в поездках по Киргизии Маречек — председатель коммуны «Интергельпо», созданной рабочими, эмигрировавшими сюда из Чехословакии.

Разговорились, скрутили цигарки, Фучик был без шапки, ветерок шевелил его светлые, откинутые назад волосы. Когда на мгновение ветер стихал, дым костра поворачивал на него, и тогда он проводил рукой по слезящимся глазам.

Фучик всячески пытался вызвать сидящих вокруг костра на какую-нибудь интересную историю, ему не удавалось никак, тогда я извлек свой блокнот. Мои записи о Турксибе привели его в восторг, он со своей стороны вытащил карандаш, но, узнав, что я приехал от журнала, отложил его в сторону, и взял с меня слово, что я про это все напишу.